терпилу замуровать. Может, здесь потом губернатор квартиру купит? Начнет ремонт делать, камин восстанавливать станет, а тут этот пропавший коммуняка! Здрасте…
– Я бы попросил вас выбирать слова, Гольцов, – нехотя осаживает чересчур раздухарившегося бандюгана хорошо знакомый голос.
– Да пошел ты в жопу, козел, – лениво цедит, ухмыляясь, Леха.
В кадре появляются два похмельных мужика в строительных ватниках, с ломами. Вопросительно смотрят на следователя.
– Начинайте, – приказывает тот. Реаниматор делает два шага в сторону окна, освобождая рабочим площадку перед камином. Мужики бросают на замусоренный пол чинарики, давят их кирзачами и начинают дробить кладку. Дело продвигается черепашьим темпом…
А потом, примерно минуту спустя, вдруг что-то происходит. Слышен сначала короткий шаркающий звук, затем звук удара, слившийся почти воедино с удивленно-растерянным возгласом одного из охраняющих зэка вооруженных милиционеров, и наконец заглушающий все, кувалдой бьющий по ушам отчаянный возглас Томанцева:
– Он выпрыгнул! Вниз, бля! Скорее! Надо его перехватить!
Камера еще успевает запечатлеть, как застывают мужики с ломами, потом оператор стремительным рывком поворачивается в сторону окна, но в воцарившейся неразберихе на него кто-то сгоряча натыкается, кадр виляет в пол. Слышны отчаянные крики, гулкий, удаляющийся топот ног. Громкий рев мощного мотора… Наконец прыгающая камера выхватывает пустой оконный проем и стоящего возле него Томанцева. Держа пистолет в вытянутых руках и прищурив левый глаз, майор напряженно целится. Затем тихо матерится и начинает стрелять. Пять раз подряд давит на спусковой крючок. Отдаленный гул мотора. Оставшийся рядом с Томанцевым милиционер – остальные бросились вниз, на перехват – давно уже вскинул автомат, но не может дать прицельную очередь по беглецу, ему мешает закрывший своей широкой спиной большую часть оконного проема оперативник.
– Снимай тачку, Толик! Уходит! – визгливо орет опомнившийся, оттесненный на второй план следователь.
Наконец-то оператору удается через второй оконный проем поймать в кадр и заснять отъехавший от дома грузовик с контейнером, заполненным какими-то черными пухлыми мешками, в котором находится сиганувший головой вниз с третьего этажа Алексей Гольцов. Самого зэка, в его робе и телогрейке, на фоне мешков почти не видно. Грузовик, не снижая набранной скорости, с грохотом сворачивает за угол, попутно сталкиваясь с оказавшимся на пути белым «жигулем». От удара легковушка крутится волчком, выскакивает на тротуар и таранит стеклянную витрину магазина. Слышен приглушенный расстоянием звон осколков, вой сработавшей сигнализации и совсем близкий, похожий на звериный рык голос Томанцева:
– Кажется, я его предпоследним достал… Точно. Он, сука, как раз оглянулся, вот и получил, прямо в лобешник!
– Уверен? – опуская автомат, со вздохом облегчения спрашивает милиционер в камуфляже.
– Да. Без базаров.
Камера плавно поворачивается и запечатлевает напряженное, с застывшей на губах зловещей полуулыбкой лицо старшего опера…
Подполковник Саенко взял со стола пульт и выключил запись. Сел в кресло, нахмурился, закурил очередную сигарету, обвел мрачным взглядом всех присутствующих и сказал:
– Вот такой у них, мужики, со «сто шестидесятым» вышел следственный эксперимент. Прямо хоть в кино вставляй. Признание в убийстве депутата, замурованный камин, труба эта долбаная для сброса мусора, грузовик внизу… Козлы… Это же надо – так облажаться!
Начальник тюрьмы особого назначения, не сдерживая более раздражения, ударил ладонью по столу, отчего на пол посыпались какие-то папки. Кажется, с личными делами осужденных…
– Так этот, в замше, его точно застрелил? – спросил сидящий рядом со мной долговязый, вечно пахнущий чесноком старлей Литвинов.
– Неизвестно, – буркнул, шумно выдыхая дым, Саенко. – Ни этого Реаниматора, ни грузовик, на котором он скрылся, насколько мне известно, питерские сыскари до сих пор не нашли… Но что самое удивительное, так это то, что в камине, когда его все-таки додумались раздолбать до конца, действительно оказался труп того самого депутата!
– Краси-иво задумано! – восхищенно протянул заместитель начальника тюрьмы майор Авдеев. – Тут целая команда работала! И для кого все это делалось, спрашивается? Для какого-то братка?! Дурдом…
– Не о том говорите, Валентин Данилович, – жестко перебил, зыркнув на заместителя исподлобья, подполковник. – Не о том… – Саенко медленно обвел всех своих подчиненных тяжелым испытующим взглядом, игнорировав, умышленно или случайно, только меня одного. – В чем вся соль, не понимаете?! Ну! Хоть кто-нибудь мне скажет? Или я один такой умный, что сразу догадался?!
В кабинете вновь воцарилась тишина. Все морщили лбы и скрипели мозгами, но продолжали хранить гробовое молчание.
От повисшего коромыслом дыма у меня уже вовсю щипало глаза и першило в горле.
Саенко осуждающе цокнул щекой и, впервые за время общего экстренного сбора пристально взглянув на меня, сказал:
– Сдается мне, депутата завалил кто-то другой. И признание «сто шестидесятого» в старом убийстве изначально было направлено на побег. Стен тюрьмы он, понятное дело, не покидал. Значит, кто-то, имея возможность общаться и с ним, и с его питерскими корешами, передал Гольцову подробный план детально спланированной на воле операции по его освобождению. Скорее всего – письменный, чтобы можно было как следует его изучить и запомнить. Если мне не изменяет память, единственный из всех нас, кто в последнее время побывал в городе на Неве, это вы, батюшка… Старший прапорщик Каретников не в счет, он в камеру «сто шестидесятого» не заходил после своего возвращения из Питера. Что скажете в свое оправдание, отец Павел?
– Ничего, – спокойно ответил я.
– Это почему же?! Вы не согласны с моей версией?!
– Не согласен, – собрав всю волю в кулак, отверг я обвинение. – На мой взгляд, два года назад Гольцов действительно убил этого депутата по заказу своего покойного босса и признался в убийстве только потому, что ему, по его же словам, захотелось использовать свой единственный шанс вновь оказаться за пределами этого острова, пусть и в наручниках. Совершить такое путешествие, согласитесь, удается далеко не каждому из местных обитателей… Что же касается плана побега… Как вы наверняка убедились сами, он весьма простой, незатейливый и необычайно рискованный. И, скорее всего, закончился для Гольцова пулей в лоб. Вы все слышали, с какой уверенностью говорил о своем точном попадании тот майор…
– А откуда, простите, вы знаете, что человек в замшевой куртке именно майор? Почему не лейтенант? Или, скажем, капитан?! – мгновенно, с поистине бультерьеровой хваткой уцепился за случайно допущенную мной оплошность подполковник Саенко. Его губы медленно изогнулись в торжествующей улыбке. – Странно… Ведь на нем была гражданская одежда. А может, он ваш сообщник?!
– В некотором роде. Был. Дело в том, Андрей Юрьевич, что я хорошо знаком с этим человеком, – легко нашелся я. – Его зовут Владимир Томанцев. Майор, старший оперуполномоченный по особо важным делам. Именно он расследовал дело о секте сатанистов Каллистрата, о котором вы более чем наслышаны. Именно с ним вы разговаривали по телефону в день моего отъезда в Петербург, как вы, конечно, помните… Однако я не закончил насчет побега Гольцова. Так вот… Вне всякого сомнения, он не сам управлял оказавшимся под желобом для сброса строительного мусора грузовиком с контейнером. Разумеется, у него были сообщники. Тот факт, что труп пропавшего два года назад депутата действительно отыскался в заложенном камине, говорит о том, что Гольцов не лгал, признаваясь в заказном убийстве. И для того чтобы это сделать, ему не требовалось получать послание здесь, на Каменном. Скоропалительно разработанный его дружками план побега он получил уже будучи в Петербурге. Бандиты от своих агентов в милиции узнали, что сгинувший в тюрьме для смертников Реаниматор сознался в убийстве и привезен в город для следственного эксперимента. Кто-то из его друзей изначально знал, где по приказу главаря Гольцов и его подельник спрятали труп народного избранника. Не поленился, съездил на место. Увидел, что в некогда брошенном доме полным ходом идет ремонт, в том числе и в той самой квартире… Не знаю, бандиты ли придумали приделать к окну желоб или его соорудили сами строители. Такие желоба – дело обычное. Точно ясно
