безумного дня.
Капитан Дреев остается в кабинете своего начальника
– Я хотел у тебя спросить, сучий потрох, что это такое? – едва сдерживая себя, чтобы немедленно не вцепиться предателю в горло, процедил сквозь сжатые зубы Дреев, бросив перед подполковником лист бумаги с отпечатанным на компьютере текстом и печатью. – Успел-таки, гад ползучий, подсуетиться, да?
– Что-о-о? – Обалдев, от неслыханной наглости со стороны подчиненного, Трегубов рывком вскочил с кресла и, пунцовея прямо на глазах, вперился в оперативника вылезающими из орбит глазами. – По какому праву вы позволяете себе обращаться ко мне в таком тоне? Да я тебя, наглец этакий…
– Хавальник закрой, чмо болотное, пока я не вогнал твои зубы тебе в глотку, – глухо произнес Дреев, не отводя глаз. Он ткнул пальцем в принесенный им документ. – Это – результаты экспертизы изъятого у ниггера порошка! И я хочу знать – почему вместо кокаина в упаковке оказалась борная кислота?.. Тогда как я передал тебе чистый «кокс», проверенный мною лично на зуб!
– Не может быть! – выпалил подполковник первое, что пришло на ум.
– Ну, конечно, ты об этом даже не знал! Однако дело в том, что, прежде чем отдать «кокс» тебе в присутствии Корнача, я еще дома, ночью после гибели Логинова, проткнул пачку иголкой и проверил содержимое. А потом заплавил отверстие в полиэтилене спичкой. Что, молчишь, паскуда?.. Тогда я тебе отвечу, почему ты подменил «дурь» на кислоту!
Все-таки не удержавшись, капитан метнулся вперед, обеими руками сгреб беззвучно хлопающего губами подполковника за отвороты форменного кителя и, едва не задушив, притянул к себе, тяжело дыша прямо в лицо табачным духом, смешанным с легким запахом коньяка.
– Ты подменил кокаин, из-за которого погиб Костя Логинов, на фуфло, чтобы выгородить своего хозяина! Назвать его имя и цвет кожи или сам догадаешься? Мразь скользкая… – Отпустив Трегубова, Валера кулаком толкнул его назад, и тот тряпичным кулем упал в огромное кожаное кресло, больно прикусив язык. – Я жду от тебя объяснений, товарищ бывший подполковник. И не доводи меня до кипения, понял?
– Я… я не понимаю, о чем вы говорите, капитан! – отдышавшись и гордо задрав нос, тем не менее дрогнул голосом Трегубов. – В запаску джипа был спрятан именно тот пакет, который вы…
– Значит, говорить правду мы не хотим? На склероз жалуемся? – покачал головой Дреев. – Ну что же, придется помочь освежить кое-какие эпизоды из недавнего прошлого. – Сунув руку во внутренний карман куртки, он вытащил две фотографии, те самые, которые были найдены в тайнике Чака, и швырнул их на стол. – Узнаешь, сука?! Это ты и твой загорелый друг весело обсуждаете дела в дружеской обстановке. Просто идиллия, да и только! Дуэт «Карамельки», бля!..
Прыгающей ладонью подполковник сгреб снимки, скользнул по ним взглядом, и лицо его, в считаные секунды из пунцового превратившееся в бледное, как простыня, постепенно приобрело синюшный трупный оттенок.
Коротко охнув, Трегубов уронил фотографии на пол и жалобно и опасливо посмотрел на решительное, словно вырубленное из твердого базальта, изможденное лицо опера с провалившимися от недосыпания и постоянного напряжения щеками и залегшими под глазами тенями. Такого волка можно взять только хитрым приемом.
– Я… Меня заставили! – едва слышно прохрипел начальник Питерского управления по борьбе с наркотиками, уронив голову в ладони. – Иначе он убил бы всю мою семью! Ее похитили и два дня держали в сыром подвале, угрожая порезать на части и разбросать их возле дома! Я не мог поступить иначе, Лерой держал меня на крючке!
– Ах ты, бедная овечка, – брезгливо поморщился капитан, беря со стола сигареты и торопливо закуривая. – Может, сбегать, травки свеженькой тебе нарвать? Ой, прости, я забыл, что на улице зима!
– Валера, я тебя прошу… дай мне шанс! – умоляюще глядя на опера, заканючил Трегубов, со стороны выглядевший окончательно сломленным. – Я договорюсь с экспертом, верну ему кокаин, и он сделает другое заключение!.. Я выполню все, что скажешь! Черномазый будет гнить в тюрьме до гробовой доски, только не губи меня и не оставляй мою несчастную семью бедной и опозоренной! Им и без того пришлось несладко, натерпелись…
В кабинете повисла гнетущая тишина.
– Почему сразу не сообщил в ФСБ, когда их похитили? – сделав несколько жадных затяжек после длинного молчания, разбавляемого только хлипкими стенаниями подполковника и стуком маятника стоящих в соседнем углу, у российского знамени, полированных часов, уже заметно спокойнее спросил Валера. – СОБР из этого шакала и его псов котлету бы сделал, и не пришлось бы доказуху на наркотики собирать! Слизняк ты, Трегубов, а не мент…
– Я напишу рапорт! – почуяв изменение в голосе опера, еще минуту назад готового разорвать его на куски, с удвоенной энергией продолжал заливаться соловьем «раскаявшийся» начальник. – Как только дело нигерийца передадут в прокуратуру, я уволюсь из органов! Честное слово офицера!
– Какой ты офицер, тля навозная? – скривил губы Дреев. – Не позорься лучше, сопли утри! Смотреть противно… И эта мразь командовала мной и другими нашими мужиками почти два года…
– Скажи… ты… еще никому не говорил про… кокаин? – решившись запустить пробный шар, тихо и осторожно спросил Трегубов, искоса поглядывая на нахмурившего брови, окутанного клубами сигаретного дыма оперативника. – Откуда у тебя эти снимки? Только пойми меня правильно, Валера, я готов на все, но мне нужны гарантии.
– Не ссы, шкура, кроме меня, о твоих терках с Лероем знает только мертвец, у которого я одолжил фотки, но жмурики, как известно, разговаривают только в кино и сказках, так что… Значит, говоришь, готов на все, только бы избежать зоны? – прищурился капитан, глядя на продажного мента покрасневшими от усталости и дыма глазами. – Без базара?
– Клянусь! Только не губи, Христом богом тебя прошу, как мужик мужика! Если бы не семья – я ни в жизнь, заставили, сволочи!
– Это ты сейчас так складно поешь, червь навозный, потому как знаешь – твоя грязная душонка целиком в моей власти! Захочу – кончу, захочу – помилую, – скрипнув зубами, резонно заметил опер и, в упор посмотрев на скуксившегося под его тяжелым взглядом подполковника, наконец устало произнес: – Ладно, дам я тебе шанс, крыса, но учти: попробуешь соскочить – тюрьмой уже не отделаешься. Потому как гадов, не понимающих языка человеческого, давить надо каблуком по горлу…
Предостерегающе погрозив кулаком, капитан отвел глаза от рыхлой рожи Трегубова, поворотом кисти раздавил в стеклянной пепельнице окурок и наклонился под стол, чтобы поднять выпавшие из дрожащей руки подполковника фотографии. И тем самым потерял контроль над ситуацией, упустив начальника из виду на какие-то две секунды…
Судорожно ищущий выход из почти безнадежного положения, Трегубов вдруг спинным мозгом понял, что это его последний и единственный шанс на спасение. Предатель не верил обещаниям упрямого опера отпустить его с миром и уж тем более не собирался плясать под его дудку.
Вмиг вспомнив все, чему его много лет назад учили инструктора на тренировках по самообороне, и сообразив, что достать капитана ни ногой, ни кулаками не удастся, мусор, подгоняемый страхом и желанием отомстить за унижение, схватил стоящую на столе декоративную чернильницу из зеленого малахита и, замахнувшись, ударил ею по голове в последний момент разгадавшего коварный замысел и попытавшегося отпрыгнуть в сторону капитана.
Пройдя по касательной, тяжелая антикварная болванка все-таки ударила Дреева точно в затылок.
Решившийся на рискованный шантаж капитан распластался на ковре, выронив поднятые фотографии, и затих.
В ушах начальника УБНОНа звонили колокола, и их резонанс отдавался по всему телу, заставляя сжиматься каждую клетку.
Промокнув рукавом кителя струящийся со лба холодный пот, подполковник, пошатываясь, вышел из-за стола, нагнулся и, положив руку на шею опера, пощупал пульс. Он едва ощущался, но крови на голове капитана заметно не было…
Быстро обшарив его пиджак в поисках оставшихся фотографий и не обнаружив ничего, Трегубов нащупал кобуру с пистолетом, извлек с помощью носового платка табельный «ПМ» Дреева, вытряхнул из
