девятый день после отъезда Лагара я перестала реагировать на портрет отца, висящий в моей гостиной, и научилась замыкать контур за восемь ударов сердца.
Правда, амулеты я больше не жгла — своих ритуалистов у нас не было, а закупать их в городе было слишком дорого. Впрочем, то, что тренироваться приходилось на копии плетения, собственноручно созданной из нитей жизни, меня нисколько не расстраивало — создание перемычек постепенно превращалось в привычку. А правильные привычки, по мнению старого Нашта, здорово повышали шансы на выживание.
Еще через день я попробовала создать контур не на одиночном амулете, а в связке с пятью другими. И как-то отстраненно заметила, что выделять в клубке разноцветных линий нужные мне участки неимоверно сложно. Впрочем, стоило добавить к тренировкам двухчасовые медитации, во время которых я старалась не только концентрироваться на образе незаконченного контура, но и вращать его перед мысленным взором, как дело пошло на лад. И мне стало удаваться вывешивать перемычки в самых перепутанных плетениях…
Еще через три дня я смогла совершенно спокойно зайти в кабинет отца, высыпать на его стол кучу амулетов и двадцать раз подряд замкнуть нужный контур. При этом ни разу не промахнувшись. Поэтому к вечеру того же дня я решила прервать свое добровольное заточение и отправилась проверять посты.
…Услышав звук моих шагов, десятник Митр прекратил распекать часового, стоящего у зубца надвратной башни и, повернувшись ко мне, почему-то вытаращил глаза. Мысль о том, что за полторы недели отсутствия брата я не взяла на себя ни одну из его обязанностей, скользнула где-то по самому краю сознания. И не вызвала во мне никаких эмоций. Тем временем опомнившийся десятник приложил к сердцу правый кулак и склонил голову, демонстрируя мне свои верноподданнические чувства. Я на мгновение прикрыла глаза, показывая, что не собираюсь ему мешать, и сразу же перешла на истинное зрение.
Четыре из пяти перемычек, требующихся для создания печати Костра силы, встали на свои места за восемь ударов сердца. Амулет часового «сдался» через девять…
— Я могу вам чем-то помочь, ваша милость? — увидев, что я стою на месте и не шевелюсь, встревоженно спросил десятник. Видимо, решив, что мне нехорошо.
Я помотала головой и, закончив расплетать перемычки, неторопливо двинулась к правой угловой башне.
…«Разобравшись» с амулетами Великой защиты на каждом из часовых, я кинула взгляд на безлюдную дорогу, потом перевела его на Колокольную башню, и… отправилась в свои покои. Решив, что «реальные» клубки плетений почти ничем не отличаются от тренировочных. И что особой необходимости носиться по замку у меня нет.
На лица попадавшейся по дороге челяди я не смотрела. Однако не заметить того, что большинство вассалов от меня шарахаются, я не смогла. И, зайдя в донжон, сразу же свернула направо. Решив посмотреть на себя в большое зеркало, висящее рядом с парадной лестницей, ведущей к отцовским покоям.
Подхватив со стены чадящий факел, я подошла к темной матовой поверхности и… онемела: на месте моих ожогов поблескивала гладкая белая кожа!
«Этого не может быть…» — отстраненно подумала я, неторопливо перешла на истинное зрение и… еле устояла на ногах: судя по наполненности печатей Гармонизации, Великого восстановления и Великой жизни, за время моего добровольного заточения скорость восполнения выросла как минимум вдвое!
«Гериельт Мудрый был совершенно прав!» — холодно подумала я. И, развернувшись на месте, двинулась к лестнице, ведущей в мои покои.
Однако подняться в спальню и попросить Ойру пригласить эрра Маалуса, чтобы продемонстрировать начавшиеся во мне изменения, я не успела: громыхнула выбитая плечом дверь, и в донжон влетел начальник замковой стражи.
Увидев свет от горящего факела, он вгляделся в мое лицо и, вытянувшись в струнку, мрачно сообщил:
— Ваша милость… Там привезли… э-э-э… тело вашего отца…
Услышав громкий всхлип, разнесшийся по родовой усыпальнице, я даже не поморщилась. И, прикоснувшись пальцами к отцовскому плечу, перевела взгляд на стоящего в шаге от меня каменотеса.
Короткий кивок, и мрачный, как грозовая туча, мужчина с трудом поднял с пола тяжеленную крышку.
— И это все? А поцеловать? — где-то за моей спиной возмущенно прошипела Агния. Последняя из женщин, согревавшая постель моего отца после смерти мамы.
Я прикрыла глаза, и каменная плита с выбитым на ней гербом опустилась на свое место, навсегда запечатывая саркофаг.
В то же мгновение сзади раздался стон, потом звуки борьбы и полупридушенный вопль все той же Агнии:
— Это же ваш отец! Как вы можете так с ним поступать?! Вам что, все равно, да?! Ледышка!!!
Я молча развернулась и, не обращая внимания на бьющуюся в руках воинов женщину, медленно двинулась к выходу. Стараясь подавить в себе желание как можно быстрее оказаться на улице. Потом сорваться на бег и, забежав на верхний этаж Колокольной башни, уставиться на дорогу. Пытаясь увидеть хоть какое-то облачко пыли, двигающееся к нашему замку, и представлять, что это — отец, возвращающийся в замок после очередной поездки в Пограничье…
— Баронесса! Примите мои соболезнования!
Услышав голос барона Раздана Брешта, я замерла в шаге от усыпальницы, с трудом сфокусировала взгляд на лице самого близкого друга моего отца, стоящего перед толпой собравшихся рядом с усыпальницей дворян, и молча кивнула.
— Ваш отец умер, как настоящий мужчина. И не показал врагам свою спину… Будь у меня выбор…
«…я бы выбрал именно такую смерть…» — мелькнуло где-то на краю сознания.
— …я бы выбрал именно такую смерть! — глухо продолжил барон. — Ибо настоящий воин должен уходить в Сияние именно так! В бою! И с верным мечом…
«…вдоволь напившимся крови врага…» — мысленно вздохнула я: речь, которую собирался толкнуть один из самых близких наших соседей, я знала почти наизусть. Ибо слышала ее вариации во время каждого застолья. Правда, обычно она произносилась в качестве тоста…
— …вдоволь напившимся крови врага! Да, он уже никогда не прикроет нас своей грудью, не разделит с нами наши радости, не поднимет свой кубок над пиршественным столом, но… память о нем будет жить в нас вечно…
«Вечно… — про себя повторила я. — Нет… Не вечно… А только до тех пор, пока живы я, Лагар и… пара его близких друзей…»
Сделав небольшую паузу, барон сглотнул подступивший к горлу комок и, покосившись на усыпальницу за моей спиной, добавил:
— Вы знаете, ваш отец был мне больше, чем другом. Поэтому я всегда считал вас, его детей, своими… Да, я не смогу вам его заменить, но… сделаю все, что можно, для того чтобы вы…
Видимо, так и не решив, что именно он собирается сделать, барон горько вздохнул, поиграл желваками и, несколько раз моргнув, еле слышно добавил:
— В общем, мой дом — ваш дом, баронесса! Обращайтесь. В любое время дня и ночи. Помогу всем, чем смогу…
В голосе мужчины было столько искреннего чувства, что в глубине моей души что-то зашевелилось, и ледяная корка, еще мгновение назад казавшаяся мне прочнее стали, вдруг дала трещину.
— Благодарю вас, барон! Я счастлива, что у моего отца есть такой друг, как вы. И мне…
В этот момент из-за угла конюшни сломя голову выбежал десятник Митр и, растолкав дворян, ожидающих возможности высказать мне свои соболезнования, подскочил к Шраму и что-то торопливо прошептал ему на ухо.
Увидев, как изменилось выражение лица начальника стражи, я прервалась на полуслове, изо всех сил
