'Пойду и возьму…' — глядя на закопченные стены первого поверженного им города, подумал Алван- берз. Потом набрал в грудь воздух, вскинул над головой сжатый кулак и заорал:
— Алла-а-а!!!!
— Алла-а-а!!! — подхватили его воины. И над Степью раскололось небо…
Глава 21. Аурон Утерс, граф Вэлш
…— Ты что, ослеп? Я тут, справа! Вернее, уже слева! А теперь — за твоей спиной! Да что с тобой, Ронни? Давай уже, шевелись! И это ты называешь уходом от удара? Слишком медленно, мальчик мой! Слишком!!! Мда… Эта попытка тоже никуда не годится: скручивание корпуса должно быть быстрым, как бросок змеи. Или удар молнии. Пропустил мимо себя удар — и в атаку… А ты двигаешься, как новорожденный теленок… И чему я тебя учил?…Все, ты — труп… Дважды… Нет, трижды… Да брось уже мечи — руки я тебе отрубил… Эх, чему я тебя учил все это время?…Ладно, дуй в Угол — поработаем над скоростью твоего передвижения…
— Опять в темноте? — мрачно спрашиваю я. И, встав с пола, обреченно бреду к указанному месту.
— Разве это — темнота? — удивленно спрашивает Кузнечик. — По-моему, света тут предостаточно…
…Действительно, разве это темнота? Свеча горит? Горит. Что-то там освещает? Освещает. А то, что подсвечник стоит в дальнем от меня углу комнаты, за поставленным вертикально щитом, на который, для 'полного счастья', наброшена еще и воловья шкура — это ерунда. Мелочи. Ведь если в комнате есть горящая свеча, значит, я должен видеть. Все. Пол, стены, мебель и даже потолок. А еще противника, его движения, направление взгляда. Ну, и реагировать на них.
А у меня почему-то не получается. То ли потому, что Кузнечик слишком быстр, то ли потому, что ТЕМНО!!!
— Драться днем, при свете солнца, на сухой и ровной поверхности может любой дурак… — мгновением позже, пытаясь вбить тренировочный меч мне в печень, усмехается Учитель. — А вот по колено в грязи, под струями проливного дождя и в кромешной тьме — только те, кого этому целенаправленно учили. И у кого хватило силы воли и упрямства заставить себя и двигаться, и смотреть, и видеть. Не криви губы — света тут действительно предостаточно. Иначе бы я не попадал туда, куда хочу… Вот твоя левая ключица. Чувствуешь? А вот — правое колено… Левое подреберье… Локоть… О!!! Увернулся!!! Случайность?
— Угу… — стараясь не обращать внимания на вспышки боли, бурчу я.
— В бою нет места для случайностей. Одна ошибка — и погибнешь не только ты, но и те воины, которых ты, Утерс, поведешь за собой. А, значит, десятки, если не сотни мужчин уже никогда не вернутся к своим семьям. Представил? Молодец! А теперь перестань таращить глаза и постарайся меня почувствовать. Всего сразу. Да не пялься ты на мои руки, дурень! Я же говорю — всего сразу!!!
'Всего сразу…' — мысленно повторил я. И криво усмехнулся: сейчас, при свете звезд, я видел не только контуры фигуры прячущегося рядом с кузницей мужчины, но и гримасу, уродующую его лицо.
Ненависть. Нетерпение. Предвкушение. Что-то вроде беспокойства — видимо, за друга, оставшегося лежать где-то за моей спиной. И готовность атаковать…
— Беги!
Услышав едва слышный хрип, раздавшийся из-за моей спины, этот наглец упрямо сдвинул брови и переложил меч в левую руку.
— Да беги же! Это сам Законник!!!
'Не побежит…' — подумал я. И, ощутив начало движения, скользнул на полшага вперед и в сторону, уклоняясь от брошенного в меня ножа.
— Тварь!!! — взвыл мечник, обескураженный своим промахом. И тут же бросился в атаку…
…Как говорил Кузнечик, 'ненависть — не лучшее подспорье в бою'. Ибо она мешает думать. Поэтому первое же движение воина, явно привыкшего работать только в строю и со щитом на левой руке оказалось последним: мой правый клинок аккуратно чиркнул по сгибу локтя его мечевой руки. А левый врубился в колено выставленной вперед ноги.
— А-а-а!!! — устрашающий вопль, который должен был ввести меня в ступор, и дать убийце шанс меня достать, слегка запоздал. Как и удар в живот кинжалом, зажатым в левой руке: к тому моменту, как остро отточенное лезвие рванулось вперед, я уже стоял за спиной противника, а навершие рукояти моего правого меча завершало движение к его виску…
Увидев едва заметную тень, несущуюся ко мне со стороны постоялого двора, я выхватил из ножен метательный клинок и… тут же вложил его обратно: судя по пластике движений и топору, зажатому в правой руке, это был Колченогий Дик.
— Что, и этого уже уделали, ваша светлость? — остановившись в шаге от меня, вопросительно выдохнул он.
— Угу… Останови ему кровь, а потом оттащи и его, и второго… куда-нибудь на конюшню… И допроси… — приказал я. Потом забросил мечи в ножны и рванул обратно. К постоялому двору…
…На лбу бледного, как полотно, Рыжего Лиса серебрились капельки пота. А в глазах плескалась такая боль, что у меня по спине тут же побежали мурашки.
— Быстро вы, ваша светлость… — кое-как разлепив пересохшие губы, выдохнул десятник.
Я пожал плечами, отпихнул в сторону Горена, плюхнулся на подставленный Иглой табурет и прикипел взглядом к хвостовику болта, торчащего из раны. В душе сразу что-то оборвалось — судя по его положению, каленый наконечник, пробив кольчугу, раздробил ребро, проткнул печень и уперся в кольчугу на спине. В общем, жить Лису осталось всего ничего…
— Бесполезно, ваша светлость… — увидев футляр с иглами, зажатый в моем кулаке, пробормотал
