— Балар! Это же леди Лусия! Та самая, к которой ты…
Договорить он не успевает. Еще бы — сорвавшийся с места Тур легким шлепком подбивает вверх его подбородок.
Клацание зубов несчастного слышно, наверное, даже в Навьем урочище.
— Это — Великая Мать Виера! Которая вселилась в тело леди Лусии…
— Ты уверен? — не унимается равсар. И ехидно ухмыляется.
'Вот оно…' — мысленно вздыхаю я. И стряхиваю с указательного пальца правой руки скрученный в трубочку листок…
От коня Беглара Дзагая и до воина, посмевшего усомниться в его словах, всего одиннадцать шагов. Всего одиннадцать — но каждый из них дается мне так тяжело, как будто я прорываюсь сквозь строй латников. Одиннадцать. А на десятом я почти глохну от звучащих в голове слов: '…и так же смертоносна, как Меч Полуночи…'
Смертоносна. Я. Как этот самый меч. И холодна, как вечные снега Белого Клинка. А еще — мстительна, кровожадна и неудержима. Значит, если я не возьму жизнь этого равсара — то потеряю лицо. И…
Нет! Думать о том, что будет, если я остановлюсь, мне не хочется. Поэтому, замерев рядом со своим эдилье, я холодно выдыхаю:
— Дай мне заглянуть в его глаза, Тур…
Дзагай прерывается на полуслове, и, отпустив воина, делает шаг в сторону…
…Смотрю снизу вверх. Пристально. И молчу. Долго. Настолько долго, что в толпе равсаров начинается еле слышный ропот. А в глазах здоровяка появляется ухмылка. Он уверен. Уверен в том, что я — никакая не Мать Виера. И готов стоять на этом до конца…
— Ну и? — спрашивает он через вечность.
Я презрительно кривлю губу, и, прикоснувшись указательным пальцем к ямочке между его ключиц, вздыхаю:
— Фалахш…Тень воина… Не более…
Фалахш. И… живой мертвец: для того, чтобы яд треуты, которым я смазала палец, добрался до его сердца, требуется десять часов. А потом равсар, не поверивший в то, что я — Великая Мать, отправится к праотцам. Став третьей жертвой, принесенной мною на алтарь своего долга…'
…Вспоминаю не только я, но и Беглар: в его глазах мелькает бешенство, чувство вины, надежда, страх и что-то там еще. Потом он багровеет и сжимает кулаки.
Я мысленно усмехаюсь: там, на берегу Мутной, он первый раз в жизни ударил своего лайназа. Того, которого я убила…
— Но почему? — упрямо спрашивает Тур.
— Он посмел не поверить на слово своему балару и вождю. Он оскорбил моего эдилье. Он засомневался в богах собственного народа… Три оскорбления сразу — это чересчур… Беглар, боги не умеют прощать! Поэтому…
— Он — мой лайназ!!! — упрямо глядя мне в глаза, рычит Тур. — И я сделаю все, чтобы…
— Он — фалахш… Проковать таких невозможно… Поэтому скорби, мой эдилье: ваши пути уже разошлись…
В глазах Беглара вспыхивает бешенство:
— Он еще жив! И я закрою его собой…
— Попробуй… — отвечаю я. А когда он придерживает коня, добавляю: — Только смерть не всегда приходит на острие меча. Этого закрывать бесполезно…
Глава 24. Аурон Утерс, граф Вэлш
'Искреннего раскаяния' баронессе Квайст хватило только до Лисьих Нор, деревеньки, расположенной рядом с перекрестком Эмейского и Юго-восточного тракта. Не доехав до ее околицы каких-то четырех перестрелов, леди Майянка вдруг схватилась за живот, густо покраснела и затравленно посмотрела на меня:
— Ваша светлость! Мне… надо на какой-нибудь постоялый двор… Срочно…
Я придержал коня, вгляделся в ее искаженное мукой лицо и мысленно восхитился: баронесса изображала страдания так правдоподобно, что ей мог бы позавидовать любой балаганный актер. Закушенная губа, капельки пота на лбу и крыльях носа, мертвенная бледность, взгляд 'в себя'. Ну, и до кучи мелко дрожащие пальцы, стискивающие поводья и посадка в седле 'наискосок'. В общем, не знай я о том, что бледность и потливость — результат действия любимого снадобья Сучки Квайст, с помощью которого она когда-то начинала вить веревки из своего мужа, поверил бы. Безоговорочно. И уже поворачивал бы коней к постоялому двору, злясь на то, что гарантированно потеряю дней пять.
А так я без особого внутреннего сопротивления изобразил тревогу и поинтересовался:
— Что случилось? На вас лица нет!
Баронесса, не отрывая левой руки от живота, страдальчески скривилась, и, пряча взгляд, еле слышно прошептала:
— Занедужила я… По-женски… Понимаете?
— Опять? — искренне удивился я.
