моей первой наставницы… — 'Или я заставлю тебя умыться своей кровью…'
Несколько минут страха, от которого слабели колени — и я оказывалась в Кошмаре, в шаге от очередного вора или убийцы, не желающего выдавать своих подельников. Я вглядывалась в глаза, мутные от только что испытанной боли, и пыталась найти в них хоть что-нибудь человеческое. Что даст мне возможность кинуть в их разум крючки и установить связь.
Потом память подбрасывала мне воспоминания о первых часах своего похищения, и я, ощутив себя лежащей под разлагающейся тушей лошади, с ужасом вслушивалась в слова Молота: 'Лучше б эта миловалась с водяным, чем с Конасом… Им-то, бабам, что? Больна и больна… Живет, только кровью по утрам откашливается… А наш брат, мужик, летит к ним, как мотылек на свет костра… И мрет так же…'
Ладони, в которые врезались мои собственные ногти, переставали чувствовать боль только тогда, когда перед моим мысленным взором возникало лицо графа Аурона, его сестрички или матери — увидев их взгляды и ощутив то, что они чувствуют друг к другу, я словно сбрасывала с плеч весь пережитый ужас и начинала улыбаться…
…- Кажется, я поняла… — в голосе графини Камиллы, ворвавшемся в мои воспоминания, прозвучала такая безумная гамма эмоций, что мне стало не по себе: — Прости меня, дочка! Я постараюсь сделать все, чтобы ты как можно быстрее забыла тот жуткий кошмар, который считала жизнью.
— Спасибо… — без моего участия прошептали губы. А на душе стало так тепло от ее слов и обращения на 'ты', что я заплакала…
Графиня потрепала меня по волосам, потом горько вздохнула и еле слышно произнесла:
— Я не знаю, как сложатся ваши отношения. Но если… все будет так, как ты хочешь, то знай — жить с моим сыном тебе будет тяжело…
— Почему? — ошарашенно воскликнула я.
— Утерсы живут своим долгом… Долгом перед короной и народом Элиреи. А мы… мы видим их только тогда, когда в королевстве тишь да гладь…
Я мечтательно посмотрела сквозь нее, и улыбнулась:
— Зато они настоящие…
Глава 36. Аурон Утерс, граф Вэлш
…Как я и предполагал, купчихи из ее высочества не получилось. Так же, как и дочери какого-нибудь свободного землевладельца: не заметить того, что в жилах Илзе Рендарр течет голубая кровь, мог только слепой.
Нельзя сказать, что она не старалась — прекрасно понимая причины, вынуждающие нас путешествовать инкогнито, принцесса была готова носить одежду из грубого домотканого полотна, покрывать лицо и руки кремами, имитирующими грязь, и уступать дорогу не только дворянам, но и обычным солдатам. Только вот получалось это у нее из рук вон плохо: даже одетая в жуткое тряпье, она умудрялась выглядеть так, как будто собиралась на королевский бал — гордо посаженная голова, взгляд сверху вниз, безукоризненные манеры.
В общем, промучившись часа полтора, я решил, что единственный образ, который сможет носить дочь Иаруса Молниеносного — это образ дочери какого-нибудь обнищавшего дворянина, по каким-то одной ей известным причинам направляющейся в Арнорд. В этот образ должны были вписаться и все вышеперечисленное, и царственная посадка в седле, и нежелание общаться с кем бы то ни было, и абсолютное неумение униженно кланяться. Ибо, как говорил Кузнечик, 'чем меньше средств, тем выше нос…'
Удивительно, но даже в выцветшем платье фасона времен моего прадеда, практически без драгоценностей, и с волосами, убранными в самую незатейливую прическу, которую я когда-либо видел, принцесса выглядела по меньшей мере герцогиней! Стоило ей войти внутрь постоялого двора и откинуть капюшон дорожного плаща, как на нее начинали пялиться все присутствующие. А я, ее единственный спутник и телохранитель, тут же превращался в невидимку. Правда, ненадолго — до первой же попытки познакомиться.
Увы, разыгравшаяся непогода играла против нас — вместо того, чтобы месить грязь колесами своих карет, большинство путешествующих по дорогам Элиреи дворян предпочитало пережидать дожди в тавернах и постоялых дворах. Естественно, не просто так, а с кувшином-другим крепкого вина. Надо ли говорить, что за несколько дней такого 'времяпрепровождения' они умудрялись дойти до состояния полного нестояния, несидения и нележания? Правда, это состояние почему-то не мешало им жаждать подвигов и 'высокой любви'. В частности, увидев Илзе Рендарр, чуть ли не каждый из них начинал мечтать о штурме ее сердца…
То, что ее высочество не желает, чтобы ее сердце брали штурмом, понимали не все: личности, особо уверенные в своей неотразимости, принимали категорический отказ 'провести вечер за куртуазной беседой' за признак кокетства. Или за каприз глупой девицы, 'не понимающей своего счастья'. И, не успев проводить ее взглядом, отправлялись следом! Дабы убедить кокетку в том, что они — это лучшее, что ей встречалось в жизни…
Если бы не два десятка воинов Правой Руки, 'совершенно случайно' останавливающиеся в тех же постоялых дворах, что и мы, не обошлось бы без жертв. А так, услышав требовательный стук в дверь, я выходил в коридор, слегка повышал голос и дожидался, пока в коридоре 'совершенно случайно' появится кто-нибудь из моих вассалов. Потом галантно прощался с бледными, как полотно, возмутителями спокойствия, и возвращался к принцессе…
Конечно же, путешествуй я не в образе телохранителя, проблем с ухажерами можно было бы избежать: ни один из них не рискнул бы клеиться к моей спутнице, даже находясь в сильнейшем подпитии. Но тогда я рисковал не добраться до Арнорда: по подсчетам ее высочества, и личина Дайта Жернова, и воины Иаруса Рендарра уже должны были добраться до столицы…
…Странно, но необходимость ночевать со мной в одной комнате принцессу нисколько не смущала — оставшись со мной наедине, она вела себя так, как будто я был ее сестрой. Или мамой: могла забраться на кровать с ногами, лечь и даже попросить меня расшнуровать корсет! Однако в таком ее поведении не было ни распущенности, ни наигранности, ни кокетства: принцесса держала одно и то же расстояние. Правда, это самое расстояние вдруг стало меньше длины вытянутой руки.
Понять причину таких перемен я не мог. Поэтому чувствовал себя не в своей тарелке. А когда сообразил, что рядом со мной не просто девушка, а Видящая, то целых два дня анализировал чуть ли не каждый ее жест или взгляд. Пытаясь найти в них признаки хоть какого-то воздействия на мое 'я'.
Не нашел: во время общения со мной Илзе Рендарр не меняла ритм дыхания, не повторяла мои жесты и не копировала мою пластику. Вообще! Мало того, она отвечала на любой заданный вопрос. Максимально искренне и подробно. Даже если этот вопрос казался ей нетактичным или глупым! В общем, на четвертый день пути, подъезжая к Оршу, я решил поинтересоваться причинами такого поведения.
Выслушав меня, Илзе Рендарр пожала плечами и улыбнулась:
— Вы дали мне клятву Жизни. Я ее приняла…
— Да, но… вы — девушка, а я — мужчина… — чувствуя себя последним придурком, пробормотал я. — Значит, вы должны… ну… вести себя… как-то иначе…
Ее высочество посмотрела куда-то сквозь меня, а потом вздохнула. Так горько, что у меня оборвалось сердце:
— За первые пятнадцать лет моей жизни я не встретила ни одного человека, которому могла бы доверять. Сколько себя помню, я всегда была средством для достижения чьих-то целей. Для отца — побочным отпрыском его рода, единственным будущим для которого может быть смерть в Кошмаре. Для матери — инструментом, способным облегчить работу с придворными и послами сопредельных королевств. Для брата — тоже инструментом. Сначала — позволяющим манипулировать его противниками. А потом — способным помочь ему перехватить управление сознаниями скорректированных мамой дворян… Любой инструмент имеет срок жизни — говоря иными словами, я знала, что в любой момент могу стать ненужной. И кто-то из стражников, придворных или слуг, которые меня окружали, исполнит приказ на мое устранение…
