азиатской холеры, которая перекинулась через Атлантический океан на нашей памяти и с беспощадностью судьбы завоевывала все новые и новые города, уже наполовину опустевшие, потому что весть о ней обращала горожан в паническое бегство. Есть ли что-нибудь ужаснее и унизительнее состояния, когда человек боится полной грудью вдохнуть благодатный воздух, опасаясь, что он может оказаться ядом, и не решается протянуть руку брату или другу, потому что в пожатии может таиться смертоносная зараза? Именно такое смятение охватило город; оно было глашатаем эпидемии и следовало по ее стопам. Поспешно рылись могилы; поспешно закапывались останки умерших, потому что теперь мертвые стали врагами живых и словно норовили увлечь их за собой в сырую землю. Заседания Совета провинции были приостановлены, как будто человеческая мудрость признала бессилие своих ухищрений перед властью неземного узурпатора. Если бы в Массачусетском заливе появился флот неприятеля или его полчища устремились на нашу страну, народ, надо думать, доверил бы свою защиту тому же грозному завоевателю, который принес ему столько бед и не потерпел бы никаких посягательств на свою державную власть. У полководца появилось даже знамя, отмечавшее все его победы. Это был кроваво-красный флаг, полыхавший над каждым домом, куда проникла Черная Оспа.
Уже много дней такой флаг развевался над парадным крыльцом Губернаторского дома, ибо именно оттуда, как выяснилось, когда стали изучать истоки страшной болезни, начала она свое победное шествие. Ее следы вели в роскошно убранную комнату — в опочивальню надменнейшей из надменных — к той, которая была так нежна, что казалась неземным созданием, — к гордячке, для которой не существовало человеческих привязанностей — к леди Элинор! Теперь уже не сомневались в том, что источник заразы таился в складках нарядной мантильи, придававшей ей на балу столь необъяснимое очарование. Фантастические узоры мантильи были отражением предсмертных видений женщины, посвятившей этой работе последние часы своей жизни; стынущими пальцами она вплела нити собственной злосчастной судьбы в золото, которым вышивала. Эта зловещая история, раньше передававшаяся только шепотом, разнеслась по всему городу. Народ неистовствовал; везде кричали о том, что леди Элинор своей гордыней и высокомерием накликала дьявола и что чудовищная болезнь — не что иное, как плод их союза. Порою гнев и исступление толпы прорывались в каком-то жестоком веселье, и когда еще над одной крышей взвивался красный флаг, люди на улицах хлопали в ладоши и восклицали с насмешкой отчаяния: «Глядите! Леди Элинор может праздновать новую победу!»
Однажды, в самый разгар эпидемии, к Губернаторскому дому приблизился некий странного вида человек; он остановился перед входом и, скрестив руки на груди, долго смотрел на кроваво-красное знамя, бившееся на ветру, словно в конвульсиях той самой болезни, которую оно символизировало. Затем, уцепившись за кованую ограду, он взобрался на одну из колонн, сорвал ужасный флаг и вошел внутрь, размахивая им над головою. Навстречу ему по лестнице спускался губернатор в дорожном плаще и в сапогах со шпорами; он явно намеревался пуститься в дальний путь.
— Несчастный безумец, чего ты ищешь здесь? — вскричал Шют, выбрасывая вперед свою трость, чтобы избежать соприкосновения с пришельцем. — Этот дом — обитель Смерти. Назад, или ты встретишься с нею!
— Смерть не посмеет коснуться меня, знаменосца грозного поветрия! — воскликнул Джервис Хелуайз, потрясая своим красным флагом. — Смерть и болезнь, принявшая обличье леди Элинор, пройдут сегодня ночью по улицам, и я возглавлю их шествие с этим стягом!
— К чему тратить слова на какого-то помешанного? — пробормотал губернатор, закутывая лицо свое плащом. — Кого может тронуть, выживет или погибнет это жалкое существо, если никто из нас не может быть уверен, что проживает еще двенадцать часов? Иди, глупец, — иди навстречу своей гибели!
Он шагнул в сторону, и Джервис Хелуайз поспешно взбежал по лестнице, но едва он ступил на площадку, чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо. Он вскинул голову, повинуясь внутреннему побуждению безумца, который готов сокрушить все на своем пути и растерзать всякого, кто осмелится ему препятствовать, — но тут же застыл, обессиленный, встретив спокойный и твердый взгляд, обладавший таинственною властью смирять самое яростное безумие. Перед ним стоял доктор Кларк, чьи печальные обязанности врачевателя привели его в Губернаторский дом, где в более благополучные времена он бывал лишь редким гостем.
— Для чего вы явились сюда? — спросил он юношу.
— Я должен увидеть леди Элинор, — отвечал Джервис Хелуайз упавшим голосом.
— Все покинули ее, — сказал врач. — Зачем вам видеть ее? Даже сиделка — и та была поражена смертью на пороге ее роковой опочивальни. Знаете ли вы, что страну нашу никогда не постигало более ужасное проклятие? Знаете ли вы, что дыхание этой красавицы наполнило ядом наш воздух, что она привезла черную смерть в складках своей адской мантильи?
— Дайте мне взглянуть на нее! — с жаром взмолился безумец. — Дайте мне еще раз увидеть печать дьявольской красоты на ее лице, дайте мне увидеть королевские одежды, в которые облачила ее Смерть. Теперь они вдвоем восседают на троне — дайте мне склониться перед ними!
— Бедняга! — проронил доктор Кларк, у которого столь разительный пример человеческой слабости вызвал даже в этот момент горькую усмешку. — Неужели ты все еще способен преклоняться перед той, которая является источником стольких бедствий, и окружаешь ее ореолом тем более ярким, чем большее зло она нам причинила? Так люди вечно обожествляют своих тиранов! Что ж, ступай к ней! Безумие, как мне приходилось видеть, имеет ту хорошую сторону, что уберегает от заразы, а возможно — ты излечишься и от безумия там, куда так стремишься!
Сказавши это, он поднялся по лестнице, распахнул дверь, выходившую на площадку, и сделал Джервису знак войти. По-видимому, бедный помешанный все еще думал, что его надменной возлюбленной не коснулось страшное поветрие, которое она силой какого-то злого волшебства рассеивала вокруг себя. Ему грезилось, что она в пышном одеянии восседает на троне, что прежняя красота ее не только не померкла, но сверкает новым, нечеловеческим блеском. Исполненный этих иллюзий, он с затаенным дыханием приблизился к двери и замер на пороге, со страхом вглядываясь в темноту опочивальни.
— Но где же она? Где леди Элинор? — прошептал он.
— Позовите ее! — отвечал врач.
— Леди Элинор! Госпожа моя! Королева Смерти! — крикнул Джервис Хелуаиз, сделав несколько нерешительных шагов вперед. — Ее здесь нет! Но что это блестит на столе? Я вижу алмаз, еще недавно украшавший ее грудь! Д вот, — он содрогнулся, — вон висит мантилья, на которой мертвые пальцы вышили убийственный узор… Но где же сама леди Элинор?
Что-то зашевелилось за шелковыми занавесками кровати; раздался тихий стон, и, прислушавшись, Джервис Хелуаиз различил жалобный женский голос, просивший пить. Он даже показался ему знакомым.
— Горло… горло горит… — шептал голос. — Каплю воды!
— Кто ты, ничтожное создание? — промолвил бедный помешанный, приблизясь к кровати и отдергивая занавески. — Это не твой голос. Как похитила ты голос леди Элинор для своих жалких просьб и стенаний? Уж не думаешь ли ты, что моя госпожа наравне с прочими подвластна земным недугам? Ответь, мерзкая куча гнили, как попала ты в ее опочивальню?
— О Джервис Хелуайз! — промолвил голос, и лежавшая в постели судорожно попыталась прикрыть свое обезображенное лицо. — Не смотри на ту, кого ты когда-то любил! Небесное проклятие поразило меня за то, что я гнушалась братьев и сестер своих. Я окутала себя гордостью, как мантильей; я презрела узы родства, дарованные нам природою, — и природа связала меня с людьми новыми, страшными узами, обратив это бренное тело в источник смертоносной заразы. Природа отомстила мне за себя, за тебя и за всех остальных людей: знай же, я — Элинор Рочклиф!
Безумная злоба и долго копившаяся в его сердце горечь от сознания того, что жизнь его погублена безвозвратно, что наградой за любовь ему было жестокое презрение, — все эти чувства вдруг проснулись в груди Джервиса Хелуайза. Он погрозил пальцем несчастной умирающей, и занавески всколыхнулись от дикого хохота, жутким эхом раскатившегося по комнате.
— Еще одна победа леди Элинор! — вскричал он. — Все стали ее жертвами! Кто же заслужил почетное право быть последней жертвой, если не она сама?
Внезапно, словно в его воспаленном мозгу возникла какая-то новая фантазия, он схватил роковую мантилью и бросился прочь из Губернаторского дома.
