за эту грань, того шага, который бы вынудил его отдать дом своим кредиторам. Здесь он жил, преследуемый неудачами, и здесь он будет жить, пока не придет к нему удача.
Итак, тут, в его кухне — единственном помещении, где огонь очага разгонял холод ноябрьского вечера, — бедного Питера Голдтуэйта посетил его прежний богатый компаньон. В конце их беседы Питер, охваченный чувством унижения, взглянул на свою одежду, которая местами выглядела столь же древней, как и времена фирмы «Голдтуэйт и Браун». Верхнее его одеяние представляло собой род сюртука, страшно выгоревшего и залатанного на локтях кусками более новой материи; под ним была надета потертая черная куртка, несколько пуговиц которой, обтянутых шелком, были заменены другими, иного образца; и наконец, хотя на нем и была пара серых панталон, они были очень потрепаны и местами приобрели коричневый оттенок из-за того, что Питер часто грел ноги у скудного огня. Внешность Питера вполне соответствовала нарядности его одежд. Седой и тощий, с ввалившимися глазами, бледными щеками, он представлял собой законченный образец человека, который до тех пор питался вздорными проектами и несбыточными мечтами, пока уже не мог ни поддерживать долее свое существование подобными вредными отбросами, ни принимать более питательную пищу. Но в то же время Питер Голдтуэйт, этот свихнувшийся простак, каким он, быть может, и был на самом деле, мог бы сделать блистательную карьеру в обществе, используй он свою фантазию в воздушных предприятиях поэзии, вместо того чтобы сделать ее злым демоном своих коммерческих дел. В конце концов он был неплохим человеком, притом безобидным, как дитя, и в той мере был честен и благороден и сохранял врожденное джентльменство, насколько это позволили бы любому беспорядочная жизнь и стесненные обстоятельства.
Стоя на неровных камнях у своего очага, Питер оглядел жалкую, мрачную кухню, и глаза его загорелись энтузиазмом, никогда не покидавшим его надолго. Он поднял руку, сжал кулак и энергично стукнул по закоптелой каминной доске.
— Час настал, — сказал он. — Имея в своем распоряжении такое сокровище, было бы глупо оставаться и дальше бедняком. Завтра утром я начну с чердака и не кончу до тех пор, пока не снесу весь дом.
В глубине, в углу около очага, как колдунья в темной пещере, сидела маленькая старушка, штопавшая одну из двух пар чулок, которые спасали ноги Питера Голдтуэйта от мороза. Так как чулки были порваны до того, что заштопать их уже было никак невозможно, она вырезала кусок материи из негодной фланелевой нижней юбки, чтобы сделать из них новые подошвы. Тэбита Портер была старой девой, ей было более шестидесяти лет, и из них пятьдесят пять она просидела в том же углу у очага, ибо ровно столько лет прошло с тех пор, как дед Питера взял ее а дом из приюта. У нее не было других друзей, кроме Питера, точно так же, как у Питера не было ни одного друга, кроме Тэбиты. Пока у Питера был кров над головой, Тэбита знала, где ей приклонить голову, а если бы она оказалась бездомной, она взяла бы своего хозяина за руку и повела бы его в свой родной дом — в приют. Она любила его настолько, что если бы это когда- нибудь понадобилось, она отдала бы ему свой последний кусок хлеба и укрыла его своей нижней юбкой. Но Тэбита была старухой со странностями, и хотя она никогда не заражалась причудами Питера, тем не менее она настолько привыкла к его чудачествам и безрассудствам, что считала их чем-то совершенно естественным. Услышав его угрозы снести дом, она спокойно подняла глаза от работы.
— Лучше кухню оставить напоследок, мистер Питер, — сказала она.
— Чем скорее мы покончим со всем этим, тем лучше, — отвечал Питер Голдтуэйт. — Мне до смерти надоело жить в этом холодном, темном, продуваемом ветром, закопченном, скрипящем, стонущем, мрачном старом доме. Я почувствую себя молодым, когда мы перейдем в мой великолепный кирпичный дом, что произойдет, если будет угодно небесам, будущей осенью, как раз в это время. У тебя, старая моя Тэбби, будет комната на солнечной стороне, отделанная и обставленная самым лучшим образом, по твоему собственному вкусу.
— Мне бы хотелось такую комнату, как эта кухня, — отвечала Тэбита. — Я не буду себя чувствовать там как дома до тех пор, пока место в углу, у каминной трубы, не почернеет от дыма так же, как здесь, а этого не случится и за сто лет. Сколько вы собираетесь потратить на дом, мистер Питер?
— Какое это имеет значение? — надменно воскликнул Питер. — Разве мой прапрадед, Питер Голдтуэйт, который умер семьдесят лет назад и в честь которого я назван, не оставил сокровище, достаточное, чтобы построить двадцать таких домов?
— Этого я не могу сказать, мистер Питер, — заметила Тэбита, продевая нитку в иголку.
Тэбита прекрасно понимала, что Питер намекает на огромный клад драгоценных металлов, который, как говорили, спрятан где-то в погребе или в стене, под полом, или в потайном чулане, или в каком-нибудь другом закоулке старого дома. По преданию, богатство это было скоплено старшим Питером Голдтуэйтом, в характере которого, по-видимому, было много сходного с характером нашего Питера. Тот так же, как и этот, был сумасбродным прожектером, стремившимся накапливать золото мешками и возами, вместо того чтобы копить его монета за монетой. Как и у Питера-младшего, его проекты неизменно терпели крах и, если бы не блистательный успех последнего предприятия, едва ли оставили бы этому худому и седому старику и пару штанов. О его счастливой спекуляции ходили самые разные слухи: одни намекали, что старый Питер добыл золото с помощью алхимии, другие — что он извлек его из чужих карманов с помощью черной магии, а третьи, уж вовсе без всяких оснований, — будто дьявол открыл ему свободный доступ к казначейству старой провинции. Однако считалось установленным, что какое-то тайное препятствие помешало ему насладиться своим богатством и что у него были основания скрыть его от наследников или по крайней мере что он умер, не открыв места храпения этого богатства. Отец нашего Питера настолько верил в эту историю, что велел перекопать весь подвал. Что же касается самого Питера, то он предпочитал принимать это предание за бесспорную истину, и среди его многочисленных бедствий у него было единственное утешение: если все другие средства окажутся безрезультатными, он сможет создать себе состояние, снеся свой дом. Однако если он не испытывал тайного недоверия к этой золотой сказке, то трудно объяснить, почему он позволял отчему крову существовать так долго, хотя еще ни разу не было случая, когда бы сокровище его предка не нашло для себя сколько угодно свободного места в его сундуке. Но вот наступил критический момент. Отложи он поиски еще немного — и дом уйдет из рук прямого наследника, а с ним вместе и огромная груда золота, которая останется лежать там, где ее погребли, пока не разрушатся древние стены и не откроют ее чужим людям будущих поколений.
— Да, — воскликнул снова Питер Голдтуэйт, — завтра же я примусь за дело!
Чем глубже вдумывался Питер в свою затею, тем более росла его уверенность в успехе. По природе он был столь жизнерадостен, что даже теперь, в ненастную осень своей жизни, он смог бы потягаться в веселости с другими людьми, переживающими свою весну. Воодушевленный блестящими планами на будущее, он начал, как бес, прыгать по кухне, выделывая причудливые антраша тощими конечностями и строя диковинные гримасы на изможденном лице. Мало того, в избытке чувств он схватил Тэбиту за обе руки и принялся кружить старуху по комнате, пока неуклюжие движения ее ревматических ног не заставили его разразиться хохотом, отдававшимся эхом во всех комнатах, словно в каждой из них смеялся Питер Голдтуэйт. Наконец он подпрыгнул, почти скрывшись из глаз в дыму, застилавшем потолок кухни, и, благополучно опустившись вновь на пол, попытался принять свой обычный серьезный вид.
— Завтра на рассвете, — повторил он, взяв лампу, чтобы отправиться ко сну, — я проверю, не спрятано ли это сокровище где-нибудь в стене чердака.
— А так как у нас кончились дрова, мистер Питер, — сказала Тэбита, пыхтя и отдуваясь после недавних гимнастических упражнений, — вы будете разбирать дом, а я пущу на топливо его обломки.
И великолепные же сны снились этой ночью Питеру Голдтуэйту! То он поворачивал увесистый ключ в железной двери, похожей на дверь склепа, за которой открывался подвал, засыпанный, как амбар золотым зерном, множеством золотых монет. Кроме того, там были кубки с чеканными узорами, миски, подносы, блюда и крышки, которыми накрывают кушанья, из золота или позолоченного серебра, а также цепочки и другие драгоценности несметной цены, хотя и потускневшие от сырости в подвале, ибо все богатства, безвозвратно потерянные для людей, будь они спрятаны в земле или погребены на дне океана, Питер Голдтуэйт нашел в одной этой сокровищнице. То он возвращался в старый дом таким же бедным, как и прежде, и его встречал у двери худой седовласый человек, которого он мог бы принять за самого себя, если бы его одежда не была гораздо более старинного покроя. А дом, не утратив своего прежнего вида, превратился в дворец из драгоценных металлов. Полы, стены и потолки были из полированного серебра; двери, оконные рамы, карнизы, балюстрады и ступени лестниц — из чистого золота; серебряными были
