Иеремия Готтхельф
Черный паук
Над горами вставало солнце, освещая приветливую, хотя и узкую долину, и пробуждало к радостной жизни все Божьи создания, сотворенные для счастья на земле. На высветленной золотыми лучами опушке леса заливался утренней песней скворец; среди цветов в изумрудной траве заводили страстную любовную песнь перепела; над темными елями пылкие вороны кружились в свадебном хороводе или же накаркивали нежные колыбельные песни над жесткими терновыми постельками неоперившихся птенцов.
Посередине щедро освещенного солнцем откоса природа, казалось, оделила особой заботой защищенный со всех сторон добротный и чистый дом, окруженный великолепным садом, в котором высокие яблони еще красовались поздним убранством из цветов; местами попадалось орошаемое усадебным источником разнотравье, местами оно уже было скошено на корм.
Все вокруг дома блистало воскресным глянцем, который не наведешь двумя-тремя взмахами метлы в субботу вечером и который говорит о чистоте самого благородного происхождения, поддерживаемой изо дня в день, подобно семейной чести, пятно на которой в минуты случайных увлечений так же, как пятно крови, невыводимо и передается из поколения в поколение, пробиваясь из-под внешнего лоска.
Не случайно сверкали в чистейшем убранстве созданная Богом земля и выстроенный человеческими руками дом; над обоими зажглась сегодня на небе звезда большого праздника. Это был день, когда сын возвращается к отцу в знак того, что еще возвышается лестница в небеса, по которой восходят ангелы и души людей, когда они покидают бренное тело, если свое спасение и высшую цель они видели в Господе, а не на этой земле; это был день, когда вся растительность тянулась к небу и буйствовала в цветении, служа человеку всегда возрождающимся символом. Чудесные звуки доносились из-за холмов, и казалось, что звон несется отовсюду: он слышался из церквей, из далеких равнин; там возвещали колокола, что храмы Господни открыты всем, чьи сердца открыты гласу Божьему.
Чудный дом был сегодня оживлен. Вблизи от источника чистили с особенной тщательностью лошадей — статных, с весело скачущими вокруг них жеребятами; в широком русле источника утоляли жажду безмятежно-сосредоточенные коровы, и дважды приходилось слуге брать метлу и лопату, чтобы убрать следы их безмятежности. Усердно натирали у ручья дородные служанки удобными тиковыми лоскутками свои розовощекие лица, над которыми красовались собранные в два узла над ушами волосы; с торопливой серьезностью носили они воду через открытую дверь, и мощными толчками вырывались из короткого дымохода высоко в небо прямые столбы дыма.
Медленно обходил дом, опираясь на багор, согнувшийся дедушка; молча наблюдал он за возней слуг и служанок, то поглаживая по пути лошадь, то осаживая корову с ее тяжеловесными шалостями, багром указывая работнику на разбросанные здесь и там соломинки и аккуратно вынимая при этом из глубокого кармана длинного жилета огниво, чтобы снова раскурить трубку, без которой он, несмотря на ее плохую тягу, не мог обходиться по утрам.
На чисто вымытой скамейке перед домом около двери сидела бабушка, нарезая^на массивной доске замечательный хлеб, но не так небрежно, как режут кухарки или горничные, нарезающие такие куски, что и китам впору подавиться: у нее каждый кусок получался тонким и одинакового размера с другими. Хорошо ухоженные горделивые куры и красивые голуби ссорились у ее ног из-за хлебных крошек, и, если какой- нибудь пугливый голубенок подходил поближе, бабушка сама бросала ему кусочек, утешая ласковыми словами и сетуя на неразумность и невоздержанность остальных.
Вдали от нее, на чистой кухне, весело потрескивали еловые дрова; на противне жарились кофейные зерна, которые деревянной лопаткой перемешивала статная женщина, рядом с ней трещала кофейная мельница на коленях свежей и здоровой служанки; перед порогом открытой двери в комнату стояла с открытым мешком кофе в руках красивая, немного бледная женщина и говорила:
— Ну-ка, повитуха, сегодня не жарь мне кофе так дочерна, а то еще подумают, что я его экономить собираюсь. Жена крестного ужасно недоверчива и ко всему придирается. Сегодня и речи быть не может о том, чтобы полуфунтом больше или меньше было. Да не забудь подогреть вино вовремя. Дедушка будет очень недоволен, если на крестины кумовьям не нальют горячего вина перед тем, как пойти в церковь. Не скряжничай, поняла? Там, в миске на скамейке, — шафран и корица, сахар — здесь, на столе, вина бери столько, чтобы тебе казалось, что его немного больше, чем надо; крестины должны пройти без сучка, без задоринки — это дело такое.
Как вы уже догадались, в доме сегодня крестины, и повивальная бабка исполняет обязанности кухарки так же проворно, как и раньше — повитухи, но она должна поторопиться, — если хочет все успеть сделать вовремя и на простом огне приготовить все, чего требует обычай.
Из погреба вылез коренастый мужчина с увесистым куском сыра в руке, взял со скамейки первую попавшуюся тарелку, положил на нее сыр и хотел уже отнести в комнату, чтобы поставить на стол из бурого коричневого дерева.
— Эй, Бенц, — воскликнула красивая бледная женщина, — как они будут смеяться над нами из-за того, что даже для крестин у нас не нашлось лучшей тарелки!
Она подошла к полированному шкафу из вишневого дерева, называемому здесь буфетом, в котором за стеклом красовались предметы гордости дома. Достала оттуда красивую тарелку с голубой каемкой и букетом цветов посередине, окруженным глубокомысленными изречениями, наподобие таких:
Упомнить не великий труд:
Три батцена дают за масла фунт.
Для всех у Бога есть отрада:
А мне неплохо и в Мааде.
На запечке адский жар —
Ловко поддает гончар.
Корове суждено жевать от века —
Могила ждет в конце любого человека.
Рядом с сыром она положила три плетеных халы — вид своеобразной бернской выпечки, заплетенной наподобие женской косы, — подрумяненных и золотистых, приготовленных из отборнейшей муки, яиц и масла, величиной с годовалого ребенка и почти таких же тяжелых. Затем молодая женщина поставила на стол еще две тарелки. На них лежали аппетитные маленькие пирожки: на первой — с яйцом, на второй — с другой начинкой. Горячие густые сливки стояли на плите в красивом расписанном цветами глиняном горшке, а в сверкающем трехногом кофейнике с желтой крышкой варился кофе. Итак, крестных ожидал завтрак, какой не часто бывает и у князей, и какой не позволяют себе никакие крестьяне в мире, кроме бернских. Тысячи англичан рыщут по Швейцарии, но ни одному загнанному лорду и ни одной леди с деревянной походкой не снился подобный завтрак.
— Пришли бы они скорее, все было бы уже готово, — вздохнула повитуха. — Так или иначе, пройдет еще немало времени, пока мы все сделаем и каждый уладит свои дела, а пастор ужасно пунктуален и строго выговаривает, если кто-то не придет вовремя.
— Дед тоже никогда не разрешит взять колясочку, — сказала молодая женщина. — Он убежден, что ребенок, которого не несут, а везут крестить, будет ленивым и так никогда по-настоящему и не встанет на ноги. Пришла бы хоть крестная, она всегда опаздывает, другие-то крестные делают все быстрее, а если нет, то всегда успевают догнать.
Страх перед кумовьями охватил весь дом. «Еще не пришли?» — доносилось отовсюду; изо всех окон
