— Господа! — громогласно сказал Депре. — Честь имею представить вам моего зятя Генриха Дальберга… на бракосочетание которого вы приглашены…
— Не правду ли я вам говорила, папенька, что я ни за кого, кроме Дальберга, не выйду? — прошептала Клара отцу на ухо.
Стариково объяснение этой подставки одного зятя вместо другого, хотя и несколько темное, было принято без возражений, потому что Дальберга все любили, а барон Гюбнер нравился очень немногим из друзей бывшего нотариуса.
Нужно ли оскорблять догадливость читателей объяснением, что Флоранса в продолжение своей связи с Торнгеймом узнала о низком ремесле Рудольфа, который служил шпионом против своего отечества тому самому двору, которого Торнгейм был представителем. Письменные доказательства были уже в руках у Депре.
Рудольф, опасаясь огласки этих страшных свидетельств, бежал за границу.
Под вечер этого счастливого дня Клара получила письмо с надписью «Госпоже Дальберг». Когда она читала, грудь у нее волновалась и на глаза навертывались слезы.
— Добрая Флоранса! — прошептала она и бережно спрятала письмо на груди.
В остальном все шло своим чередом. Дальберг и Клара счастливы, следовательно, мы уже не имеем права заниматься ими.
Скажем только, что через несколько месяцев Дальберг, нечаянно выдвинув какой-то ящичек в комнате жены, чтобы сыскать нечто, положенное в другом месте, нашел письмо, в котором почерк походил на Флорансин. Он прочитал в нем только эту фразу: «Прощай, Клара! Я еду в Америку… Я люблю твоего мужа… Пожалей обо мне!..»
— Как жаль, что Париж не Константинополь! — подумал Дальберг, подавляя невольный вздох.
ПАВИЛЬОН НА ВОДЕ
В Кантонской провинции в нескольких ли от города, жили рядом два богатых, удалившихся на покой китайца. Не будем говорить о том, когда это происходило: сказки не нуждаются в точной хронологии.
Одного из этих китайцев звали Ту, а другого — Куань. Ту занимал важный научный пост, был «ханьлином» и заседал в Яшмовой палате, Куань же, не занимая никакого поста, нажил большое состояние и пользовался всеобщим уважением.
Ту и Куань были дальними родственниками и сначала очень любили друг друга. В молодости, часто собирая своих товарищей, они проводили долгие осенние вечера в забавах; например, бросали смоченную черной краской кисть в бумажную перегородку, разрисованную цветами, или импровизировали стихи: воспевали в них красоту маргариток, смакуя при этом вино в маленьких чашечках.
Но характеры друзей, вначале мало отличавшиеся друг от друга, со временем превратились в совершенно противоположные. Так раздвоенное миндальное дерево, соединяя внизу одним корнем оба ствола, расходится вверху настолько, что одно из этих деревьев распространяет свой горький аромат в саду, а другое роняет снег своих лепестков за ограду.
С каждым днем Ту становился все важнее, его живот величественно закруглялся, тройной подбородок спускался вниз торжественными этажами. Плодом его музы являлись теперь лишь нравоучительные двустишия, призванные украшать стены беседок.
Куань же, наоборот, с годами делался все жизнерадостнее, еще веселее воспевал вино, цветы и ласточек. Его ум, не занятый насущными заботами, был гибок и резв, как ум юноши, и он по-прежнему легко подбирал рифмы.
Мало-помалу вражда между прежними друзьями так обострилась, что они не могли разговаривать без уколов по адресу друг друга и стали похожи на два терновых куста, усеянных шипами и колючками. Наконец, они приказали вывесить на фасадах своих домов дощечки с формальным запрещением обитателям соседнего дома под каким бы то ни было предлогом переступать порог.
Каждый из них с охотой перенес бы свой дом на другое место, если бы это было возможно. Ту сгоряча даже хотел продать свой дом, затруднялся только назначить за него цену. Но ведь нелегко покинуть лепные потолки, полированные столы, прозрачные окна, золоченые решетки, бамбуковые стулья, фарфоровые вазы, кабинеты из красного или черного лака, свитки древних поэтов, на размещение которых пошло так много труда. Ведь трудно уступить другому сад, в котором вы собственными руками насадили ивы, персиковые и грушевые деревья и где каждую весну любовались расцветом прелестного майского цветка. Подобные вещи привязывают человеческое сердце нитью тоньше шелковинки, порвать которую, однако, труднее, чем железную цепь.
Ту и Куань еще во времена своей дружбы приказали выстроить по павильону на берегу пруда, составлявшего собственность обоих имений.
С высоты их балконов друзья любили посылать друг другу сердечные приветствия или курить опиум, зажженный в фарфоровом грибе, обмениваясь доброжелательными затяжками. После же ссоры приказали выстроить стену, разделившую пруд на две ровные части. Пруд был достаточно глубок, и потому стену укрепили на сваях, которые образовывали нечто вроде низких аркад. В пролеты арок виднелось пространство вод с отражением противоположного павильона.
Эти павильоны были выстроены в три этажа с выступающей террасой. Высокие крыши заострялись на углах наподобие носа деревянного башмака и были покрыты круглой и блестящей черепицей, похожей на чешую, которая покрывает живот карпа. Каждый край крыши был украшен резьбой в виде листвы и драконов. Столбы красного лака соединялись фризом такой нежной ажурной работы, какую можно встретить лишь на пластинках веера из слоновой кости. Эти столбы поддерживали изящную кровлю и опирались, в свою очередь, на низкую стенку, обложенную фарфоровыми изразцами, расположенными в красивой симметрии, и окаймленную балюстрадой прихотливого рисунка. Она же образовала перед зданием открытую галерею.
Это расположение повторялось в каждом этаже, но с некоторыми вариантами: здесь фарфоровые изразцы были заменены барельефами, изображающими различные сцены из сельской жизни. Оригинальное сплетение уродливых ветвей образовало балкон: косяки, раскрашенные в яркие цвета, служили пьедесталами бородавчатым химерам и фантастическим чудовищам, порождению изощренной фантазии. Обточенный золоченый карниз был снабжен бамбуковой балюстрадой с одинаковыми коленами с металлическими шарами на каждом стыке. Внутренность павильонов была не менее изысканна: на лаковых стенах были красиво написаны золотыми буквами стихи Ту-чи и Ли-тай-пе. Листья деревьев пропускали сквозь окна молочно-опаловый свет. Искусно расставленные на выступах горшки с пионами, ятрышником, китайской примулой, эритриной с белыми цветами радовали взор своими нежными оттенками. В углах комнат лежали подушки из великолепного шелка с разводами, а на отполированных, как зеркало, столах, всегда находились зубочистки, веера, трубки черного дерева, гладкие куски порфира, кисти и все, что нужно для письма.
На берегу этим красивым постройкам служили опорой искусственные скалы, из расщелин которых росли ивы и орешники, а со стороны воды их поддерживали крепкие деревянные сваи. Ива красиво склоняла к воде свои золотистые ветви с шелковистыми пучками листвы, а блестящие краски павильонов сияли в пестрой рамке деревьев.
В глубине кристальных вод резвились стаи голубых рыбок с отливавшей золотом чешуей; целые флотилии хорошеньких уток с изумрудными шеями плавали по всем направлениям, а широкие листья речных лилий лениво покачивались под алмазной поверхностью этого небольшого пруда, питаемого резвыми ключами. Весь пруд был затянут водяными растениями точно бархатом прелестного зеленого цвета, только в середине его мелкий серебристый песок на дне и бьющий оттуда ключ не позволял водорослям пустить корни.
Если бы не эта воздвигнутая враждой безобразная стена, во всей Срединной Империи, которая, как известно, занимает более трех четвертей мира, не было бы более восхитительного и живописного сада. Раньше каждый из соседей увеличивал красоту своего имения видом имения другого, ибо здесь, на земле, люди владеют лишь видимостью вещей.
