соединенные флотилии Франции и Испании начали выходить, они были видны на расстоянии. 20 октября — новость побежала от судна к судну: неприятель в море. Однако свет этого воскресного утра обнаружил мир окутанным морским туманом, и увидеть противника не удалось; они временами замечали только вздымающиеся скалы мыса Трафальгар.
Было что-то угрожающее в этих утесах, мелькающих сквозь разрывы в тумане, и Захария провел утреннюю вахту в компании своего злого духа. Он воображал, что уже победил этого ангела бездны, но он ошибался. До сих пор темные крылья касались его только мимоходом, и он отмахивался от них, как от крыльев летучей мыши, но теперь злой дух был так близко от него, что стал как бы его частью. Как туман, он был вокруг него, в нем и душил его.
Захария был слишком близко от своего ужаса, чтобы видеть его бесстыдное лицо или чувствовать зловонное дыхание; так близко, что, казалось, бороться было не с чем. И все же он боролся. Неподвижный, с напряженным лицом, он вел эту странную борьбу за то, чтобы тело было спокойным, а лицо твердым. Это было важнее всего. Все, чему наставления и опыт, казалось, научили его за прошедшие месяцы, исчезло, как будто ничего и не было. Захария не мог вспомнить Стеллу или дом, так его память оказалась замороженной страхом. Он еле выстаивал вахту.
Прозвучала дудка боцмана, вахта Захарии закончилась, и его уже ждали другие обязанности. Как раньше юноша боролся за то, чтобы выглядеть спокойным, так теперь он пытался вспомнить, в чем они заключались. Он помнил, что все утро он выполнял их твердо, без слов, но хорошо. Его воля еще действовала, и тело подчинялось воле. В течение утра туман поднялся, ветер изменился, и голоса вокруг утверждали, что все произойдет именно сегодня. Но для Захарии это уже не имело никакого значения, так как ближе подойти злой дух уже не мог. И все же в течение утра что-то изменилось для него; что-то подобное солнечному свету вдруг согрело его замерзшее тело, коснулось его заледеневшей памяти, и он вспомнил Стеллу. Ничего другого. Только Стеллу.
День проходил, и Захария мог только поражаться действию собственной воли и послушности своего тела, и спрашивать, могло ли то, что он изучал и забыл, так закалить его характер. Наступил вечер, и пошли слухи, что все переносится на завтра. Для Захарии это уже не имело значения. Завтра или на следующий день, не все ли равно. В любом случае теперь он верил, что выдержит испытание. Как моряк знает, что худшая часть шторма уже закончилась, хотя ветер бушует, так и он знал, что, хотя злой дух еще с ним, худшее уже позади.
Это была необычная ночь со странными огнями и с жутким грохотом орудий. Английские корабли сигнализировали друг другу о расположении неприятеля голубыми огнями и пушечными выстрелами, и в полночь с фрегата Захарии можно было различить оранжевый свет ламп в окнах кормовых кают тридцати трех военных кораблей — но это были не английские корабли. А наверху, над голубыми и оранжевыми огнями, сквозь облака мерцали далекие звезды.
21 октября перед рассветом английский флот изменил курс. Они выманили неприятельский флот из Кадиса и теперь повернули на северо-восток, готовые к атаке. Лежал легкий туман, и тяжелая зыбь заставила Захарию снова почувствовать морскую болезнь. Однако, когда он вышел на палубу и увидел всего в нескольких милях от них огромные корабли, огни которых были видны ночью, в красоте и ужасе этой картины он полностью забыл о себе.
А после этого у него просто не было времени вспомнить что-нибудь. Сигнал «Приготовиться к бою» пролетел по флоту, барабаны забили на кораблях, и все помчались на свои места. Корабельная команда завязала вокруг головы шелковые платки, чтобы предохранить уши от грохота орудий, и разделась до пояса. Они работали быстро и спокойно, унося в трюм деревянные надстройки, чехлы парусов, мебель и посуду, окатывая паруса ведрами воды, посыпая палубы песком, снаряжая к бою орудия, подготавливая кубрик для раненых и принося ведра с водой, жгуты, перевязочные материалы туда, где они могут потребоваться, — и все это за шесть минут, отведенных на выполнение этой задачи.
К семи часам английские корабли уже двигались двумя стройными колоннами — Нельсон и «Виктория» вели северную колонну, Коллинвуд и «Ройял Соверен» возглавляли южную — по направлению к пятимильной дуге неприятельских кораблей. Они уверенно двигались на всех парусах, и к одиннадцати часам между ними оставалось только три мили. Море теперь было спокойное, небо свободно от туч, и море и небо восхитительно голубые, а солнце освещало картину так чудесно и ярко, что у Захарии захватило дух.
Большинство английских кораблей было окрашено в цвета Нельсона — черный с желтым: черные полосы между желтыми пушечными палубами и черные порты с блестящей позолотой на корме. Французские и испанские корабли носили алый, черный и желтый цвета. Огромный «Сантиссима Тринидад» был уже ясно виден во всем великолепии алого и белого цвета с белым носовым украшением. Над ярко окрашенным корпусом возвышался лес мачт и надутые паруса.
В то время как английские корабли плавно покачивались на волнах, на них начали играть оркестры. Матросы казались возбужденными, счастливыми и бесстрашными. Они точили кортики, чистили пушки и пели. Некоторые из них плясали матросский танец, другие давали поручения, как распорядиться их имуществом, если они будут убиты. «Билл, ты можешь взять мои брюки. Том, тебе достанется мой лучший платок». Но это не значило, что они думали о неминуемой смерти. На мачту «Виктории» взвился сигнал: «Англия ожидает, что каждый выполнит свой долг», и это послание пролетело вдоль колонн и было встречено громовыми возгласами одобрения. Может ли это быть войной, размышлял Захария, это сияние солнца, блеск, музыка и приветствия? Он стоял позади лейтенанта, чьим посыльным он должен был быть во время битвы, и сердце его билось, как паровой молот. Но не от страха. Только от благоговения перед этой невыносимой красотой.
Новый сигнал появился на верхушке мачты «Виктории» — сигнал к сближению с неприятелем, и уже через несколько минут неприятель открыл огонь. Две английские колонны продолжали идти вперед, стоически перенося его и в свою очередь ведя непрерывный огонь в течение двадцати минут. Наконец два головных судна, «Виктория» и «Ройял Соверен», разорвали неприятельский строй, и один за другим огромные корабли, шедшие за ними, начали вступать в схватку, разворачиваясь веером, чтобы каждому напасть на свою жертву.
Стратегия битвы, точное выполнение блестяще задуманного плана было так же непонятно Захарии, как и любому другому моряку, принимавшему участие в сражении. Для них, когда разразилось неистовство боя, наступил просто ад. Не один месяц Захария содрогался от страха перед этим тяжелым испытанием, но действительность оказалась хуже всего, что он мог вообразить себе. Позже он не мог понять, как возможно было людям сохранить рассудок среди такого адского шума. Ему еще только предстояло открыть, в каких ужасающих условиях люди способны сохранять рассудок при условии, что это не будет продолжаться слишком долго.
Все пушки обоих бортов двух орудийных палуб грохотали и изрыгали огонь, тяжелые лафеты бились и подпрыгивали при каждом откате, и надо всем этим ревела при каждом выстреле еще и верхняя батарея. Шипение и пронзительный визг общего залпа, казалось, раздирали голову на части, и то и дело резкий удар, возникавший при попадании ядер в цель, раскалывал уши. Шум был ужасающий, однако, возможно, в этом было и милосердие — люди были настолько ошеломлены, что не могли ясно осознавать ужас тех сцен, которые им приходилось видеть.
Зловонный черный дым от сгоревшего пороха проникал всюду, так что от этого смрада трудно было дышать. Во мраке почти ничего нельзя было рассмотреть, и в этом тоже было милосердие. Однако то и дело густые черные облака рассеивались, и в разрывах появлялись странные и ужасные картины, обрамленные черным дымом, как рамой. Раз Захария видел, как два огромных корабля, сцепленных смертельной хваткой, дрейфовали по ветру, и не узнал, что это были «Виктория» и «Редаутабл», и что в этот момент в тускло освещенном кровавом великолепии кают-компании «Виктории» лежал умирающий Нельсон. В другой раз он увидел ярко-красный с голубым вражеский корпус, неясно, как отвесная скала, вырисовывающийся над их фрегатом, — короткие мгновения он различал порванные, почерневшие от дыма паруса и снайперов, берущих прицел на мачтах. Затем пушки снова сверкнули, корабль дернулся и задрожал, и дым снова полностью закрыл картину.
Сражение продолжалось, становилось все тяжелее для оставшихся по мере того, как редели их ряды. И все же каждый человек продолжал, как мог, исполнять свои обязанности, и Захария не был исключением. Он выполнял приказы быстро и точно, и казалось, имел силу десяти человек. Он испытал несколько
