Существовало всего несколько вещей, способных рассердить невозмутимую матушку Спригг, и старые книги доктора Крэйна были одной из них. Доктор был их лучшим другом, взявшим на себя воспитание Стеллы, но они с матушкой Спригг принципиально расходились во взглядах на девочкино образование. Чтение, письмо и начатки арифметики были тем необходимым минимумом, в котором нуждался ребенок. В этом матушка Спригг соглашалась с доктором Крэйном. Она прибавляла к этим наукам искусство домашней хозяйки, которому учила девочку сама, и была уверена, что это и есть все образование, в котором нуждается дочь фермера.
Доктор Крэйн с ней не соглашался: «Личности необходимо все, что она в состоянии усвоить», — говорил он. И Стелла в душе была ему очень благодарна. Допущенная к книгам доктора, девочка усваивала их очень быстро, пытаясь скрыть вновь узнанное от матушки Спригг, насколько это возможно. Все же матушка Спригг всегда знала, когда Стелла читала вредные книги, потому что та совершенно бессознательно цитировала их взрослым. Тогда матушка Спригг начинала сердиться. Она не знала почему сердится — дело было не только в жажде знаний, свойственной Стелле, здесь таилось что-то большее, какая-то угроза, которая пугала простодушную женщину. А матушка Спригг всегда бранилась, когда была испугана.
Стелла по-прежнему подпирала рукой подбородок и не отвечала. Она всегда молчала, когда ее бранили, но в этом молчании не было никакой угрюмости, а только ровная светящаяся решимость идти своим собственным путем. Матушка Спригг немного повздыхала от гнева и расстройства, но охотно рассмеялась, когда Стелла, пододвинув табурет поближе, заглянула в лицо приемной матери с шаловливой и веселой улыбкой. Смех освещал ее лицо точно изнутри, а на щеках играли забавные ямочки.
Это было совершенно в духе Стеллы — верить в свой собственный путь так твердо, что любая неприятность казалась по сравнению с этой верой сущим пустяком.
Стелла подарила матушке Спригг еще одну лучистую улыбку и вновь принялась за работу. Вся ее недетская, пугающая зрелость куда-то исчезала, теперь это была любящая, серьезная, маленькая девочка, ласково коснувшаяся коленей матушки Спригг и мягко проговорившая:
— Вы моя самая настоящая мама.
Убедившись, что все в порядке, Стелла аккуратно разгладила юбку, посмотрела на свой уколотый палец, вздохнула, пососала его еще раз, заменила наперсток и занялась вышивкой.
Матушка Спригг тоже укололась, поправила очки и, выбрав шестиугольный лоскут красного вельвета, со вздохом облегчения вернулась к одеялу. Слава Богу, все прошло довольно удачно… Но какой непостижимой душой была эта маленькая Стелла! Матушка Спригг чувствовала себя не совсем довольной — все-таки она не думала, что эту ужасную историю ее приемное сокровище выслушает так спокойно и тихо.
Жена фермера и ее прелестное дитя представляли собой восхитительно контрастную картину, когда сидели вместе в тишине осеннего вечера, в смешанном свете уходящего солнца, свечей и огня перед широким камином на прекрасной кухне их дома на ферме.
Матушке Спригг было пятьдесят лет, но она без устали работала всю свою жизнь и выглядела гораздо старше своего возраста. Она была небольшого роста, полная и крепкая, с милым, немного утомленным лицом и пухлыми, натруженными руками. Она не отличалась особой красотой, но вокруг нее была аура почти небесной женственности, которая так часто бывает у женщины, родившей только одного ребенка. Потеряв его, такие женщины часто становятся матерями всего в мире и выглядят добрее, чем матери, родившие дюжину детей. Она была такой уютной, спокойной и здравомыслящей, такой опрятной и чистоплотной, что все остальные в ее присутствии невольно чувствовали себя лучше и порядочнее, чем они есть на самом деле.
Разумеется, она иногда ошибалась. Она слишком ревностно относилась к любимым людям и порой оказывалась остра на язык, особенно, когда чья-то подчеркнутая тупость или неряшливость заставляли лопнуть ее ангельское терпение.
Хотя матушка Спригт совсем не заботилась о своих нарядах, у нее было врожденное чувство линии и цвета, благодаря которому ее платье из домотканой дортмурской шерсти, прекрасно скроенное, казалось очень нарядным. Ее фартук и чепец, сшитые из тончайшего батиста, всегда были белы, как снег.
И еще матушка Спригг совершенно точно знала, как одеваться проказнице Стелле. Девочкино платье с высокой талией и короткими рукавами из зеленой бумажной материи в тонкую полоску всегда было свежим и шуршащим. У него был большой удобный карман и никаких оборок, за исключением узкого рюша, охватывающего Стеллину шею. Она носила крохотный белый фартук, повязанный вокруг талии, но ни чепчик, ни ленты не украшали ее прелестную, кудрявую, по-мальчишески коротко остриженную темноволосую головку. Матушка Спригг верно рассудила, что пышные воланы и оборки будут не к лицу ее маленькому эльфу — грация Стеллы была грацией олененка или газели, а не подрастающей женщины.
Довольно высокая, узкая в кости девочка двигалась неуловимо быстро и плавно, словно родилась не среди людей, а в диком и прекрасном лесу. Тонкое, загорелое, начисто лишенное румянца личико слегка напоминало формой сердечко, а на щеках играли задорные ямочки. Небольшой, очень прямой нос, острый, решительный подбородок и властная линия изогнутого, точно купидонов лук, алого насмешливого рта говорили о том, что владелица обладает незаурядным характером и в будущем обещает расцвести в настоящую красавицу. Но лучше всего были глаза — огромные, темно-серые, глубокие и сияющие таким ярким, звездным блеском, что порой было трудно смотреть в них прямо.
Несмотря на молодость, Стелла была удивительно изящна. Доктор Крэйн и любящие ее до безумия приемные родители считали ее прелестным ребенком, но народ в деревне называл девочку невзрачной худышкой. К тому же, она очень редко играла с другими детьми, так как была слишком на них не похожа. Деревенские ребятишки со свойственной детям несправедливостью говорили, что она воображала. Но это было не так, просто Стелла не умела говорить на их языке и казалась им надменной и замкнутой. Бедную девочку это огорчало, но как ни пыталась она перекинуть мостик через пропасть их непохожести, она по- прежнему оставалась никому не понятной маленькой и одинокой Стеллой.
Птицы за окном умолкли, свет померк, и деревья в саду, как думалось Стелле, обступили дом, словно собираясь защитить человека от опасностей ночи. Пламя горящих свечей освещало стволы яблонь, которые, казалось, теперь дышат и растут подобно живым существам, и старая кухня медленно и торжественно возвращалась к своему первоначальному виду.
Весь долгий рабочий день хутор был полон суматохой и шумом, яркий, веселый мир за окнами приковывал всеобщее внимание, так что на долю кухни оставался лишь груз темноты и мечтаний, но час между ночью и днем, работой и сном был ее часом. Для Стеллы кухня была лицом, душой дома, которое говорило о нем больше, чем тело, и в этот час лицо дома улыбалось ей, и она знала все о хуторе Викаборо, об этом доме, который был ее крепостью и ее единственным другом.
Кухня одновременно была и жилой комнатой, и домочадцы нечасто заглядывали в небольшую, обитую панелями гостиную. Кухней была большая, почти квадратная, комната с многочисленными нишами и углами, которые делали се похожей на пещеру, двумя широкими окнами у длинной западной стены и одним поменьше — у южной. Стены были отмыты добела, а к выбеленному потолку прибиты крепкие дубовые балки с железными крючьями для окороков и пучков лекарственных трав, которые свисали с них. Мебелью служил огромный кухонный стол, высокий шкаф и семейство стульев с прямыми спинками — все было сделано из дуба, который почернел и отполировался от времени. Камень, устилающий пол, который несколько столетий скребли заботливые хозяйки, совсем посветлел, а под кухонным столом были ведра с водой, которую приносили из большого колодца во дворе.
Но наибольшую славу кухне доставлял камин, который почти полностью заполнял северную стену. Огонь в камине не затухал никогда, вне зависимости от того, была ли на дворе зима или лето. Каждое утро отец Спригг сгребал скопившуюся золу, клал свежие поленья и раздувал пламя с помощью мехов. По обе стороны от горевшего огня лежали железные каминные решетки для весело трещавших дров и качающийся «журавль» для горшков и котлов. Теперь из камина тянуло волшебным запахом. В горшке, подвешенном на одном из «журавлей», варился луковый суп, а на противнях, лежащих на золе, пеклись яблоки.
Все ниши и углы этой похожей на пещеру комнаты таили в себе неожиданные сюрпризы: печь для выпекания хлеба в толще стены, под небольшой аркой — дедушкины часы, прялка матушки Спригг, кастрюли и сковородки, шкафы с секретом, заставленные домашними наливками, полки с маринадами и консервированными овощами, латунные канделябры, пивные кружки и кувшины. Приоконные диваны на западной стороне хранили Стеллины вышивки и некоторые ее драгоценности, а на одном из диванов
