Он не договорил. В дверь постучали.
— Кто там? Входи! — крикнул Семен Терентьевич.
В комнату вошел человек, до глаз обмотанный серым шарфом.
Афоновы насторожились.
— А-а! Все семейство в сборе. Привет от родственников, — проговорил вошедший, разматывая шарф. Он неторопливо стряхнул с шапки снег. — Ишь, как метет!
— Василий! Никак ты? — удивился Семен Терентьевич, признав племянника.
— А кто же? Я, дядя Семен, я. Собственной персоной.
Они обнялись.
— Проходи, проходи к столу. Андрейка, тащи табуретку с кухни!
Сняв пальто, Василий подошел к столу и, потирая покрасневшие от мороза руки, сел на стул. И лицом, и невысокой коренастой фигурой, и неторопливыми жестами он походил на Семена Терентьевича. Он походил на него больше, чем родные сыновья. И хотя было ему всего тридцать два года, выглядел он старше: морщинки, лучами расходившиеся от глаз, и небритые, покрытые светлой щетиной щеки старили его.
— Значит, справляем новогодний праздник? — покосился он на лафитники с мутноватой жидкостью.
— Надо же для порядку, — смутился Семен Терентьевич. — А тебя как в Таганрог занесло? Я-то думал, ты на ту сторону подался. Выпей и рассказывай.
Василий взял из рук Андрея протянутый ему лафитник, чокнулся с каждым и маленькими глотками, не морщась, выцедил крепкий самогон.
— За наше с вами здоровье!.. Будь они трижды прокляты! — сказал он, ставя лафитник на стол. — Еле ноги унес из Матвеева Кургана.
— Пошто ты с Красной Армией не ушел? Ведь ты секретарь райисполкома, коммунист. Немцы ноне таких не жалуют. Аль две головы на плечах имеешь?
— Уходил, дядя Семен, уходил. А потом обратно решил вернуться. Потому что надо же кому-нибудь и здесь праведный суд вершить. Соображаешь? Вот и пришел в родной город. Дел и здесь много. — Василий умолк.
Ему не хотелось рассказывать о провале курганского подполья.
История эта была тяжелая. Подполье было плохо организовано: люди проверены наспех, слабо знали друг друга. Василию неожиданно для него самого предложили остаться в Матвееве Кургане до прихода немцев. Он был утвержден в должности начальника штаба подпольной организации.
Конспирация подпольщиками почти не соблюдалась, о тайнике с оружием знали почти все. Не было ничего удивительного, что немцы на второй день после своего прихода уже обнаружили этот тайник. Один из подпольщиков оказался предателем и выдал немцам оружие. На собрании было решено из Матвеева Кургана уходить. Некоторые ушли в Шахты, другие подались через фронт к своим. Так курганское подполье перестало существовать.
Василий Афонов решил обосноваться в Таганроге. Он понимал, что не выполнил задания партии, и собирался организовать новое подполье, учтя все ошибки курганской организации. В Таганроге он вырос, здесь у него родственники, и ему нетрудно будет устроиться.
— Жить-то где будешь? — прервал его мысли Семен Терентьевич.
— Пока у сестры Евдокии в Перекопском переулке остановился. Там, наверное, и приживусь...
— Смотри... А то, если хочешь, у нас можно. Место найдется. У Евдокии и без тебя полно... Семья-то твоя у нее останется?
— За семью я спокоен. В тесноте, да не в обиде. Хорошо, что успел вовремя в Таганрог их перевезти. А вы-то почему здесь остались?
— Работали по эвакуации станков до последнего дня. А немец-то вдруг дорогу на Ростов и перерезал. Вот мы и застряли. А теперь голову ломаем, как жить дальше. Константин вон на завод собрался, — Семен Терентьевич зло усмехнулся. — А я не хочу — погожу...
— Да что вы, батя! Я не работать, я вредить им хочу! На улице кто-то листовки расклеивает, комендатуру взорвали, склады подожгли в порту. Люди головой рискуют. А мы что? Что дома можно сделать? Ждем, когда другие немцев погонят.
Осунувшееся лицо Константина, освещенное светом керосиновой лампы, зарумянилось.
Семнадцатилетний Андрей восторженно наблюдал за братом. Как губка, впитывал он каждое слово, брошенное Константином, и видимо, уже чувствовал себя одним из участников будущей битвы. Александр был намного старше и относился к обоим братьям снисходительно. Сосунки, мол, еще.
Отец внимательно слушал сына. Василий молча доедал вареный бурак.
— Молодец, Костя! — вдруг сказал он, отодвинув пустую тарелку. — Верно говоришь. Работать можно по-умному. Зачем дома сидеть? Иди на завод, а там и дело найдется... какое нужно.
— Иди, иди, сынок. Иди на завод. Глядишь, и отец одумается, — робко вставила мать.
— Не дождетесь! Лучше с голоду сдохну, а к немцу не пойду работать. У меня с ним еще с той войны дружба не склеилась, — с гневом проговорил Семен Терентьевич.
— А ты, дядя Семен, собираешься за Советскую власть бороться? — спросил Василий. — Или дома отсиживаться будешь?
— Я и борюсь... На немца работать не иду, голодать предпочитаю. Вот моя борьба.
— Кто же так борется? Надо посерьезнее что-нибудь придумать.
— Это уж ты, Василий, и придумай. Ты коммунист, руководство, ты и шевели мозгами, возглавляй. А я что? Я как все... — И Семен Терентьевич хитро посмотрел на Василия. — Эх ты, мать честная! — кивнул он на ходики, висевшие на стене. — Заговорились совсем. Новый год проглядели!
Стрелки часов показывали половину первого.
Однажды вечером на западе вспыхнуло зарево большого пожара. Жители Таганрога думали, что горят какие-то склады. Но, кроме военных властей, только начальник полиции Стоянов да некоторые члены бургомистрата знали, что происходит. Зондеркоманда СС-10А по приказу штурмбаннфюрера Кристмана начала планомерное уничтожение «лишней части» населения.
Цыганский колхоз, располагавшийся в нескольких километрах западнее города, привлек внимание эсэсовцев. Они скосили пулеметным огнем женщин, детей, стариков и, заметая следы преступления, подожгли их дома и колхозные постройки. Бушующее пламя негаснущей зарницей осветило небо на горизонте.
...До комендантского часа оставалось каких-нибудь сорок минут, когда в Котельном переулке Николай Морозов лицом к лицу столкнулся с Константином Афоновым. Костя вынырнул из-за угла. Посторонившись, он хотел пропустить Николая, но тот остановился, удивленно спросил:
— Это ты, Афонов?
Скорее по голосу Константин узнал секретаря городского комитета комсомола.
— Здравствуйте! Это я, — ответил он, не протягивая руки.
Николай обратил внимание на его оттопыренное пальто.
— Что, опять голуби?
До войны Костя слыл ярым голубятником. Даже на комсомольское собрание, где его должны были принимать в комсомол, он принес за пазухой голубей и выпустил в окно целую стаю чиграшей и монахов.
— Нет. Не голуби это, — виновато улыбнулся Константин и поманил Николая пальцем.
Во дворе ближайшего дома, куда они зашли, он распахнул пальто. Отблески зарева сверкнули на вороненом стволе немецкого автомата.
— Вот они нынче какие голуби.
— Где достал?
— С пьяным румыном на валенки поменялся.
Николай глянул на ноги Константина и только теперь увидел, что тот топчется на снегу в одних шерстяных носках.
— Ты же простудишься. Пойдем, я тебя провожу немного. Нам, кажется, по пути.
