сталкивались со стрелами в середине комнаты, и казалось, что там сошлись в схватке разноцветные руки, пытающиеся побороть друг друга.
С каждым мгновением оба брата слабели. Мишра был похож на загнанную лошадь, у него шла кровь из носа. Лицо Урзы исказилось от боли, у него тоже из носа шла кровь. Мишра почти сидел на корточках, а его брат стоял величественно и прямо. Каждый сжимал силовой камень обеими руками.
Даже комната пострадала от стрел силы и слабости. Внутри было очень жарко, воздух дрожал от наполнявшей его энергии, пульсирующий звон с каждым мигом становился все громче. Ни один из братьев не желал сдаваться, воздух между ними вспыхивал все ярче.
Токасия подняла руки и что-то крикнула, но Ахмаль не разобрал слов. Братья не обратили на ученую ни малейшего внимания, настолько они были захвачены дуэлью. Токасия снова закричала и сделала шаг вперед, встав точно посередине между юношами, там, где сталкивались красные и зеленые лучи. Ее руки были подняты, словно она хотела силой остановить мальчиков и их камни.
Ахмаль подхватил ее крик и рванулся вперед, но было поздно. Рубиново-зеленый, нефритово-красный луч разорвался, оба брата уставились на ученую. В удивлении они на мгновение забыли о том, что должны контролировать свои камни, и лучи того и другого внезапно брызнули во все стороны…
Комната взорвалась.
Ахмаль почувствовал, как ударная волна подняла его в воздух и отбросила назад, туда, где должна была находиться дверь. Неистовая сила опрокинула все четыре стены и снесла большую часть крыши, осыпав наблюдателей обломками шифера и горящими кусками дерева.
Когда Ахмаль очнулся, первое, что он увидел, были звезды. Они нежно кружились перед его глазами. Он медленно поднялся на ноги, чувствуя ужасную боль в левом колене. Старый землекоп сжал зубы и огляделся.
Вокруг него стонали раненые зрители, кто-то кричал. До этого Ахмаль не слышал шума и подумал, не оглох ли он от взрыва. Затем он увидел, что вокруг стоят люди с горящими факелами, кто-то разжег костер. Ахмаль с трудом заставил себя посмотреть в сторону, где должно было быть здание.
Оно было разрушено почти полностью, остался лишь один угол. Остатки стен дымились. Посреди бывшей комнаты стояли двое, склоняясь над кем-то третьим.
Ахмаль дохромал до развалин здания. Токасия лежала у Урзы на руках, Мишра на коленях стоял рядом. Ученая походила на сломанную куклу – голова была свернута на сторону. Мишра прикоснулся к шее пожилой женщины, затем взглянул на Ахмаля и покачал головой.
Урза поднял глаза, глядя прямо на младшего брата. Его взгляд был полон ненависти, в нем бушевало пламя, от жара которого, казалось, испаряются катящиеся по его щекам слезы. Ахмаль не мог припомнить, чтобы Урза плакал хотя бы раз за все время своей жизни в лагере. Но слезы не могли защитить младшего брата от ярости, кипевшей в глазах старшего.
Тот не двинулся с места, не произнес ни единого слова, но Мишра отшатнулся, словно брат ударил его наотмашь. Он встал и отошел от тела Токасии на несколько шагов. Урза, казалось, не обратил на это внимания – он лишь продолжал, не моргая, глядеть на Мишру. Тот сделал еще шаг назад, затем еще один, а потом повернулся ко всем спиной и что было сил побежал в ночь, прочь от разрушенного дома.
Никто не подумал остановить его.
Ахмаль возложил на могилу последний камень. Ученики и землекопы отдали последние почести ученой, а Хаджар вызвался сделать поминальный камень, чтобы отметить место ее упокоения. Вокруг было вырыто немало ям и канав, но для Токасии выдолбили отдельную могилу – в скале, где стояла ее палатка.
Пока Токасию обряжали и читали молитвы – и старинные аргивские, и пустынные фалладжийские, – Урза не отходил от нее ни на миг, сделав первый шаг в сторону лишь тогда, когда могилу начали засыпать камнями. Где Мишра, никто не знал, все полагали, что больше никогда его не увидят.
За несколько дней, прошедших с трагической ночи, Урза сильно похудел и осунулся, Ахмаль даже подумал, что молодой человек теперь выглядит старше, чем сама Токасия. Стоя у могилы, землекоп хотел что-то сказатьему, но юноша поднял руку, прося оставить его в покое. Ахмаль кивнул и отошел прихрамывая – у него действительно было повреждено колено, и фалладжи был вынужден теперь ходить, опираясь на посох, принадлежавший некогда покойной ученой.
На рассвете второго дня после похорон Ахмаль отправился искать Урзу. Он нашел его у могилы, в той же позе, что и за день до того, словно молодой человек сам превратился в надгробный камень.
– Господин Урза, нам надо поговорить, – тихо сказал Ахмаль.
Урза кивнул:
– Я понимаю. У нас много дел. Надо, чтобы работала школа, продолжались раскопки. Надо извлекать на свет то, что лежит под землей. – Последние слова он произнес вяло, без выражения, словно бы это было последнее дело, которым он хотел сейчас заниматься.
– Ну да, ну да, – сказал Ахмаль. – Во-первых, я хотел сказать, большинство учеников и землекопов в порядке, хотя несколько человек пострадали от взрыва. В общем, ничего серьезного.
Урза кивнул, и Ахмалю показалось, что юноша вовсе не задумывался о том, как себя чувствуют другие. Ему не было дела ни до собственных ран – царапины и ожоги на его лице и руках уже зажили, превратившись в едва заметные шрамы, – ни до здоровья учеников и землекопов.
Ахмаль покачал головой и выдавил из себя:
– Во-вторых, мне кажется, надо как можно скорее отправить учеников обратно в Пенрегон.
Урза удивленно посмотрел на Ахмаля. У юноши был такой вид, будто он спал, а теперь проснулся.
– Т-то есть как? Н-нам нужно п-продолжать работу, начатую Токасией, – заикаясь, произнес молодой человек. – Н-нам нужно д-двигаться вперед.
Ахмаль сделал глубокий вдох.
– Понимаешь, фалладжи следуют за людьми, а не за идеями. Фалладжи уважали Токасию и поэтому следовали за ней. Они могли бы последовать за твоим братом, поскольку он жил среди них и знал их нравы. Но тебя они не знают. Ты не говорил с ними, не интересовался их жизнью. Они не останутся.
