Личную ответственность за соблюдение технологического регламента, за быстрейшее устранение последствий возможных и вполне вероятных аварий, за соблюдение эксплуатационным персоналом техники безопасности и осуществление радиационного контроля нес на своих могучих плечах Ефим Павлович Славский. Работая до революции котельщиком на угольной шахте и обрубщиком на труболитейном заводе, он прошел тяжкий путь «наверх». В его биографию вошли: кавалерийские рейды вместе с Буденным, учеба в Московском институте цветных металлов, инженерная работа на электроцинковом заводе в городе Орджоникидзе, директорский пост на алюминиевом заводе и наконец, почетное место заместителя наркома цветной металлургии СССР. В 1946 году Славский был переведен в ПГУ одним из заместителей Ванникова. В 1947 году по желанию Берия оказался в плутониевой зоне на едва ли не самом ответственном служебном месте.
После пуска реактора Славский был готов к любым, самым жестоким случайностям. Но и он не ожидал, что первая тяжелейшая авария случится на следующий же день после выхода на проектную мощность.
Эта специфическая авария потом повторялась много раз, превратившись постепенно в памятный знак первого оружейного реактора…
В канале № 17–20 из-за недостаточного охлаждения разогревающихся урановых блочков произошло локальное оплавление урана и сваривание его с направляющей технологической трубой и окружающим графитом. Из-за выхода газообразных осколков деления наружу из-под защитного экрана блочков радиоактивный фон в реакторном зале повысился в десятки раз. Содержимое канала невозможно было пробить вниз в разгрузочный бункер и извлечь наверх вместе с трубой. Ни вниз, ни вверх! «Козел»!
Продолжать работу реактора с «закозлившимся» каналом опасно: можно поджечь соседний графит. Авария требовала остановки котла и расчистки канала путем ручной рассверловки его сверху донизу на высоту около десяти метров. Ликвидацией аварии руководил Славский. Рассверловка протекала девять суток, без перерыва. Облучились и весь мужской персонал реактора, и привлеченные на помощь солдаты. Допустимая доза облучения для ликвидаторов аварии была установлена специальным приказом Музрукова в 25 рентген (почти половина годовой нормы при обычной работе).
Но так как людей все равно, даже при такой норме, не хватало, некоторых наиболее сознательных рабочих привлекали для работ в реакторном зале дважды и трижды. В этом случае сменный руководитель работ обычно «по-дружески» просил рабочего не брать с собой в машзал свой личный дозиметр, а оставить его на эти минуты где-нибудь в чистом месте. По-человечески руководителей можно было понять. За переоблучение подчиненного персонала несли ответственность в первую очередь начальники смен. За нарушение техники безопасности могли объявить выговор. А могли понизить в должности или даже уволить. С солдатами было проще, их не пугали никакими дозиметрами. Они работали без «карандашей».
Кузнецов привлекался для работ в зале дважды. Оба раза с дозиметрической кассетой. Николай Михайлович принципиально отказался от ее снятия: «Я хочу знать, что мне 'отвалилось'». Он так никогда и не узнал этого. Данные по каждому работнику, официально зарегистрированные дозиметрической службой, являлись совершенно секретной информацией. Они были недоступны не только самим работникам, но даже и медперсоналу. Только для самого высшего руководства!
Андрей появлялся в машзале три раза за эти дни, последние два раза — без кассеты.
25 июля 1948 года был зарегистрирован аналогичный «козел» в канале № 28–18.
В этот раз аварийные работы протекали в более тяжелых условиях с точки зрения радиации. На доклад Музрукова в Москву об очередной остановке реактора последовал жесткий приказ Спецкомитета: «Осуществить подъем мощности. Ликвидацию аварии произвести на действующем оборудовании». Такое решение можно было с полным правом назвать варварским. Атомный аврал требовал выполнения государственного плана по накоплению «аметила» (условное наименование плутония) любой ценой.
Зарегистрированные дозы, полученные участниками ремонтных работ, — от 26 до 108 рентген.
После этой аварии допустимые нормы облучения эксплуатационного персонала были снижены приказом начальника ПГУ вдвое: 0,1 рентгена — в смену, 30 рентген — в год.
В ноябре 1948 года предполагалась первая массовая выгрузка из реактора облученных урановых блочков.
При проведении операции разгрузки в подземной шахте заклинило кюбель (транспортную емкость) с несколькими тоннами урана. Пришлось разгружать готовую продукцию прямо в шахту, под защитный слой воды. Для того, чтобы удалить застрявший кюбель, пришлось разрезать его сваркой. Потом установили новый кюбель, а в него вручную переложили из-под воды около тысячи облученных блоков.
Радиоактивный фон в месте проведения работ контролировался дозиметристами с помощью переносных приборов, фиксирующих интенсивность гамма-фона. Они-то, дозиметристы, и облучались более всех остальных. Для ремонтных работ был мобилизован весь мужской персонал смен и дневных служб. Работами руководил специальный штаб во главе с Ефимом Павловичем Славским.
«Творцы ядерного Щита», 1998 г.:
«Работой руководил главный механик. Работали по одному человеку. К рабочему месту приходилось добираться по металлической лестнице, длина участка от входа сверху до места работы внизу — около сорока метров. Из-за неплотности задвижек на водоводах на рабочее место лилась вода с температурой 5- 10 °C. В этой работе принимал участие и сам Е.П. Славский. Поскольку работающему приходилось несколько минут находиться в потоке холодной воды, на выходе каждый получал по 75 граммов разведенного спирта».
Спирт считался тогда самым эффективным и легкодоступным защитным средством против воздействия радиации, хотя никаких достоверных данных на этот счет в те времена не существовало.
«Когда Е.П. Славский поднялся наверх после первого захода, разливающий подал ему стаканчик с общей дозой, но тот отбросил стаканчик и поинтересовался, нет ли посуды побольше. Выпив быстро принесенный и наполненный граненый стакан, он пошел на второй заход. Инженер-дозиметрист, перегородив ему вход, сказал:
— Ефим Павлович, вам туда больше нельзя. Вы уже получили разрешенную дозу облучения, а она и так приличная.
— Вам запрещаю, а себе даю разрешение на второй заход, — ответил Славский и стал спускаться по лестнице к месту сбора блочков. Шестнадцать дней в чрезвычайно тяжелых и сложных условиях шла работа по удалению кюбеля и очистке приямка от облученных блочков. Реактор все это время работал не останавливаясь».
Пример Славского, демонстративно пренебрегавшего опасностью и фактически поощрявшего прием спирта как лучшего лекарства против радиации во время аварийных работ, был заразителен среди ремонтного персонала. После этого случая рабочие начали сами требовать сто грамм накануне или перед самым выполнением аварийных работ «для воодушевления и спокойствия».
Кузнецов свои 75 грамм принял тогда с узаконенным удовольствием. А дрожащий от холода Андрей отказался: он увидел в этом что-то унизительное.
Никто из ремонтников после этой аварии с жалобами к врачам не обращался. Профилактические медосмотры еще не наладились. Андрей впервые тогда почувствовал себя как-то не в своей тарелке, но проявлять слабость стеснялся. В дружеском разговоре с Кузнецовым упомянул о тошноте и слабости. Николай Михайлович сразу взял быка за рога:
— Андрюха, скажи мне главное: у тебя член по утрам стоит? Андрей сильно смутился, но ответил утвердительно, хотя и не очень уверенно.
— Ну и все, это главное. Значит, все в порядке. Но подумав пару минут, добавил:
— Все ж таки надо тебе поскорее жениться. А чего откладывать-то?
Сварщик Пронин умер через шесть дней.
Первый смертельный случай изменил отношение руководства к вопросам техники безопасности. Начали срочно строить лечебный корпус со стационаром.
