Он включил плиту, поставил кофе и яйца на огонь и пошел в ванную. Пока брился и умывался, кофе убежал, а яйца подгорели. Опять. С тоской сжевал завтрак, глянул на часы. Пора на службу.
Вечер, словно громадная черная птица, накрыл город своим мягким крылом. Дома и домики со своими крышами, шпилями и башенками растворились в сумеречной дымке. Зажглись огоньки окон и светлячки звезд.
Он шел понурый. Почему-то ничего не хотелось. Так всегда вечерами. Сейчас придет домой, завалится на диван с банкой пива и тупо будет пялиться в телевизор. Как тогда сказал Карлсон? «Такая большая домомучительница в такую маленькую коробочку?! Ничего не выйдет!» Он улыбнулся. Вечер перестал быть серым, ноги сами понесли его в другую сторону от дома, туда, где был — он это точно знал — маленький домик на крыше. За трубой.
Домик стоял на своем месте и никуда не делся. Такой же маленький, уютный и аккуратный, как и тридцать с лишним лет назад.
Перед дверью он замялся. Нахлынули воспоминания: «Добро пожаловать, дорогой друг Карлсон! Ну и ты заходи…» Он улыбнулся прозвучавшему в голове голосу и принял приглашение.
Внутри было темно и тихо.
— Карлсон? — позвал он. — Карлсон, это я, Малыш. Ты здесь?
Что-то шмыгнуло, зашуршало, чиркнуло в темноте. По комнате разлился тусклый свет ночника, что стоял на тумбочке у кровати. Малыш пригляделся, на кровати лежал сухощавый старик с рыжей шевелюрой.
— Привет, Малыш, — хрипло произнес старик. В голосе его не было прежней жизнерадостности. — Чем будешь угощать?
— Тортом с восемью свечками, — улыбнулся Малыш, но на глаза его навернулись слезы. — Или лучше так: восемь пирогов и одна свечка, а?
— А как же колбаса? — грустно хмыкнул старик. — Ладно, проходи, садись.
Он прошел и плюхнулся на край кровати, скрипнуло.
— Что ж ты врал, что тебе восемь лет? — с иронией произнес старик. — Кровать-то под тобой скрипит, будто тебе все сорок.
— Сорок два, — автоматически поправил Малыш и осекся. — Карлсон, а это в самом деле ты? — произнес он со смешанным чувством.
— Нет, — обрубил старик, и воздух комнаты наполнился горечью. — Я уже не Карлсон, и ты давно уже не Малыш.
Голос старика дрогнул, он потупился.
— Как же так? — вспылил вдруг Малыш. — Почему ты улетел и перестал появляться? Где ты пропадал? Почему?
Он задохнулся, а старик только покачал головой:
— А где был ты?
Малыш открыл было рот, но не нашел, что сказать.
— Я скажу, — продолжил старик. — Ты вырос, и я перестал быть тебе нужным. Зато я был нужен другим «малышам».
— А теперь?
— А теперь… — Старик приподнялся на локте, протянул ссохшуюся руку к стакану с водой, что стоял на тумбочке, сделал глоток. — Теперь я скоро умру, и Карлсона не будет вовсе. Да уже нет. Мне трудно встать с постели, не то, что летать.
Малыш почувствовал, как что-то сдавило горло, резко встал.
— Ты куда? — окликнул хриплый голос.
— В магазин, — тихо шепнул Малыш. — За тортом со взбитыми сливками. А еще надо конфет и варенья.
— Сладкоежка, — хмыкнул старик. — Колбасы купи. И пива.
Малыш обернулся, недоверчиво посмотрел на Карлсона.
— Со мной не соскучишься, — улыбнулся старик, и впервые за вечер он напомнил Малышу того, прежнего Карлсона.
На кладбище было холодно. Дул ветер, плевал в лицо изморозью. Он шел за гробом и боялся разреветься, как тогда в детстве. В голове снова звучал до боли знакомый голос: «Не реви. Это ты ревешь или я реву?»
Он всхлипнул и через силу улыбнулся, посмотрел на старика, что лежал в гробу. Штаны с пропеллером сменил строгий костюм, рыжего парика, что заменял последние годы густую шевелюру, не стало. Солидный лысый господин совсем не походил на того веселого толстяка с пропеллером. Гроб опустился рядом с ямой, желающие проститься вереницей потянулись к телу.
Откуда столько народу? — удивился Малыш. Он вопросительно посмотрел на старика, но тот молчал. Тихо опустилась крышка, неспешно опустили гроб в яму, сверху посыпалась земля.
Люди смотрели на происходящее с молчаливой тоской. Откуда их столько?
Догадка пришла неожиданно, сама собой:
— Малыш, — негромко окликнул он.
Собравшиеся у гроба люди вздрогнули, как один, закрутили головами, натыкаясь взглядом на взгляд, смущенно опускали глаза. Малыш развернулся и быстро пошел прочь.
В домике на крыше было пусто и холодно. А может, это его пробил озноб? Малыш сел на кровать, перед глазами замелькали последние недели. Он таскал старику сладости, а тот в лучшем случае жевал колбасу и судорожно заглатывал пиво.
Один раз попросил чашку чая. Малыш обрадовался, притащил банку малинового варенья. Старик поморщился, но сладкой жижи в себя все-таки залил. Из вежливости. «Свершилось чудо! — обрадовался тогда Малыш. — Друг спас жизнь друга!» Но старик лишь пробормотал, что никакого чуда уже не будет. И вообще, чудес не бывает.
Нет, не бывает. Даже рыжий толстяк, чудо его детства, перестал быть чудом. А перестал ли? И вообще…
Он встал и подошел к шкафу, снял с вешалки потертые штанишки с пропеллером. Взял с тумбочки рыжий парик. Когда он подошел к зеркалу, на него взглянул рыжий толстяк. Штанишки, вопреки ожиданиям, не повисли мешком, а ладно осели на пивном брюшке. Парик выглядел как его собственные волосы. Вот только тот был веселый, и вообще мужчина хоть куда, в полном расцвете сил. А он…
А что он? Он в меру упитан и вообще, в полном расцвете сил. Он улыбнулся своему отражению, и на душе потеплело. Карлсон не должен умереть. Что бы там ни было в жизни, но это в жизни. А у каждого Малыша должен быть свой Карлсон, вне зависимости от каких-то непонятных Малышам вещей.
Вот только надо будет научиться летать, вспомнить, как едят варенье ложками, улыбаются.
А еще надо научиться быть чудом…
ОТДАТЬ ДУШУ
— Вы Дьявол? — поинтересовался я у вошедшего, солидно одетого мужчины с лицом пропойцы.
— Нет, — ответил тот, противно улыбаясь. — Но я от имени и по поручению. Имею все полномочия. В чем состоит ваше дело? Хотите продать, обменять, получить что-либо?
— Отдаю душу, — пожал я плечами, мне казалось, что это само собой разумеется.
— Дайте взглянуть… Кхм, что ж, вполне приемлемая штука, ваша душа. Чистая, почти детская. И что хотите? Денег? Власти? Славы?
Я не хотел ни денег, ни славы, ни, тем более, власти. Перед глазами встало милое, словно бы светящееся изнутри лицо. Глаза ее смеялись, и я в который раз почувствовал, как тону в этом омуте, захлебываюсь, иду на дно, чтобы остаться там навсегда. Ради нее я готов отдать все, но что у меня есть? Ничего, только душа.
— Вы это серьезно? — вылупился на меня полномочный представитель Лукавого. — С ума сошел, мальчишка! На хрена оно тебе?!
Я пожал плечами, сказал просто:
— Люблю ее.
