появлялся, давал мне новое имя. Особенно писатели, поэты, художники. Даже те, кто не доходил, чувствовал меня инстинктивно или придумывал для себя, давая новое имя.
— Тогда… — Я задумался, вспомнив льва, вола и орла. — Тогда я буду звать тебя Город.
— Хорошо, — в голосе появилась ироничная нотка. — Чего ты хочешь? Спрашивай.
— Ты знаешь, как я сюда попал? — спросил я, чтобы хоть что-то спросить.
— Так же, как и все другие. Тебе стало невыносимо в твоем мире, и ты пришел ко мне. Тебе нужно успокоение, ты его получишь.
— Откуда вы все знаете, что мне нужно? — вспылил я.
— Ты пришел сюда потому, что тебя…
— Не надо, я знаю, — оборвал я его.
— Прислушайся, — вкрадчиво прошелестел голос. — Я дам тебе совет.
— Не надо!
— Да, но…
— Я сказал — нет. Не желаю я ваших советов. Отчего себе никто не советует, все стремятся посоветовать другому. Легко жить чужой жизнью, только как до своей дело доходит, все дураками оказываются. И выясняется, что хоть на чужих ошибках учиться правильнее, на своих все же легче.
— Зачем ты так? — расстроился Город. — Ну, неприятности у тебя, ну и что. Не отчаивайся. Кто любит, тот любим.
— Кто светел, тот и свят, — продолжил я. — Ты никому этого раньше не говорил?
— Говорил. Ну и что?
— А то, что туфта все это. — В душе вновь заскреблись чувства, от которых я тщетно пытался бежать. — Тот, кто любит, — кретин, никчемный страдалец. Тебе никогда не приходило в голову, что любовь может быть без взаимности. Любовь в одни ворота.
— Ты хочешь сказать, что тебя никто не любит? — зашелестел голос. — А может, ты просто не хочешь этого видеть?
— Какое мне дело до всех, когда она… — начал было я, но осекся.
— Так ты…
— Да…
— Жаль.
— Меня? — я не заметил, как перешел на крик. — Я не просил жалости.
— Да, но тебе ведь хотелось, чтобы тебя пожалели, — заметил голос.
— Возможно, — сердито пробормотал я. — Но я ненавижу, когда меня жалеют. Я не хочу…
— А чего ты хочешь? Не знаешь? Ты устал. Ты просто поистрепался. Присядь, отдохни, подумай. Иногда это необходимо. Располагайся.
Я не стал спорить, просто сил уже не было, рухнул на пол там, где стоял, прислонился к золотой колонне. По залам пронесся ветерок. Теплый, ласковый, нежно потрепал меня по волосам, дохнул горьковатым запахом степной травы, высушил воспаленные глаза. Время потеряло всякий смысл, потерялось…
Я поднялся на ноги. Былой прыти не было, но зато ушла боль, тоска и усталость. Исчезла пустота и холод в душе, наметился какой-то смысл в грядущем бытии.
— Спасибо, — тихо поблагодарил я.
— Не стоит, — отозвался шелестящий голос.
— Я загляну еще, — полувопросительно-полуутвердительно пробормотал я.
— Как знать, — откликнулся Город. — Тебе должно стать очень плохо, чтобы ты снова смог попасть сюда. Так стоит ли? Лучше пусть все будет хорошо. Иди и не хандри так больше.
— До свидания, — по-дружески улыбнулся я.
— Свидания. Свидания… Свидания?..
— Кончай дурачиться, — расстроился я. — Ведь не привиделся же ты мне.
— Виделся…
Эхо умолкло, чтобы больше не возвращаться.
Я вздохнул и вышел в сад. Весело светило солнце, яростно били фонтаны, остервенело щебетали птицы. Среди деревьев мелькнула огненная грива.
— Стой! — крикнул я и побежал за пламенем. — Подожди, я хотел спросить.
Но лев не остановился. Я бежал за ним, не заметив, как пронесся мимо пруд с лебедями, как промелькнула аллея, как выскочил сквозь прозрачные ворота…
Тогда я понял, что потерял найденный было город. Пейзаж вокруг был привычен до невозможности. Я резко обернулся. В воздухе медленно таяла аллея и золотой дворец вдалеке, и три фигуры. Лев — яростная борьба, необузданное веселье, жаркий и такой же кратковременный момент счастья. Вол — невыразимая скорбь, грусть, тоска в глазах, заглядывающих в душу. Орел — золотистый самородок вынесенной мудрости. Вот только почему-то в орле мне запомнился больше не взгляд умных глаз, а устало сгорбившаяся фигура.
Видение растаяло. Чем бы оно ни было, оно справилось со своей задачей. Во мне просыпалась кипучая энергия. Я бодро шел по улице. Я знал, куда я шел, я знал, что мне делать. Солнце бешено светило мне в спину, и весело щебетали птицы. На душе посветлело. Все получится.
Вот только три фигуры не отпускали меня. Лев, вол и орел. Лев, вол и… Лев…
Господи, неужели все начинается по новой?..
ВЕЩИ
Я заметил, что за мной шпионят вещи,
Смотрят так многозначительно и веще,
Будто молча обещают Страшный Суд…
— Тащи, проходит.
— Да тащу я, тащу!
— Мать твою, кто ж так тащит? Ты чё, не завтракал? Ты…
Дальше грузчик выдал такую тираду хорошим грузчицким матком, что если б она здесь была приведена, покраснела бы бумага. Грузчиков сейчас было двое. То есть, вообще-то их было четверо, но двое уже куда-то исчезли. Выглядело это очень невинно:
— Валентин Николаевич, я в ларек за сигаретами сбегаю?
И еще через пятнадцать минут:
— Валентин Николаевич, я сбегаю Митьку потороплю?
Теперь их не было, причем не было вот уже полчаса. Грузчиков осталось двое. Один, за сорок, постоянно матерился, другой, лет двадцати, всю эту матерщину выслушивал. Валентину надоело наблюдать, как эти двое выгружают его мебель, особенно ему надоело звуковое оформление, под которое проходила разгрузка. Он оторвался от стены, на которую до того опирался, прошел мимо машины, забежал в подъезд. Лифт гудел, как зверь, но поднимал вверх довольно медленно. На то, чтобы с первого этажа подняться на семнадцатый, у Валентина ушло около минуты. Двери поползли в разные стороны, открывая проход, и он вышел на родной теперь этаж. Двери в межквартирный холл и в квартиру были распахнуты. Валентин прошел в квартиру, закричал с порога:
— Лена! Ленусик, ты тут?
Жена высунулась из кухни почти сразу:
— А, Валечка, иди сюда. Познакомься, это наши новые соседи.
Валентин прошел на кухню и обнаружил там огромного мужика с красной рожей и необъятную бабищу в цветастом халате.
— Здравствуйте, — поздоровался Валентин.
— Здорово! — забасил мужик, обхватывая его ладонь своей огромной потной ручищей. — Меня Борей звать.
— Валентин, очень приятно. Будем знакомы.
— Так за это дело надо… — Мужик мечтательно закатил глаза, явно на что-то намекая. — У?
— Чего? — не понял Валентин.
— Ну обмыть надо, — пояснил мужик.
