Бога. Этот стих относится к древним язычникам страны Ханаан. Они были плохими людьми и поклялись уничтожить евреев, как сказано у Иеремии: «Ибо пожрал Иакова…»
— А может быть, вы вашу жену с детьми отвезли обратно домой в. Как называется ваш город, Прессбург? — Хана-Этл протягивает раввину его рукопись со свежепришитой чистой тетрадкой.
— Да, да, в Прессбург, в Прессбург, — бормочет реб Мешулем Гринвалд и застывает на минуту в задумчивости. Но тут же он снова принимается говорить слова, которые владелица пекарни Песелес не вполне понимает:
— Шмайя и Авталион[21] были прозелитами. Евреи не придают значения тому, какой человек крови. Маймонид[22] писал прозелиту, что между ними двумя нет разницы.
Когда венгерский раввин уходит, Хана-Этл сидит опечаленная, пока не появляется реб Мануш Мац. Тогда она вздыхает с облегчением. Слепой проповедник живет на подаяние, ходит в лохмотьях, а дорогу ему указывает его посох. Тем не менее, у него для каждого находится доброе слово. А Хана-Этл нуждается сейчас в слове утешения. Она рассказывает проповеднику о своих переживаниях по поводу реба Мешулема Гринвалда, который помнит все наветы врагов Израиля на евреев, но не помнит, где он оставил свою жену с детьми. Когда она слышит речи этого страдающего раввина, у нее сердце обмирает от страха. Да сжалится Всевышний над ним и над всем народом Израиля.
— Вот не заснет и не задремлет страж Израиля, — произносит с напевом реб Мануш Мац и рассказывает притчу наших святых мудрецов: подобно тому, как маленький ключик от шкатулки с драгоценностями вешают на шею, чтобы ключик не потерялся, также Всевышний привязал свое великое имя к маленькому народу Израиля, чтобы мы не потерялись среди народов. Ведь хорошо видно, что пастырь хранит своих овечек.
Хана-Этл так тронута словами утешения, произнесенными слепцом, что вместе с халами она дает ему две свечи для субботнего благословения. Перед уходом проповедник рассказывает с напевом еще одну притчу-утешение: в наших святых писаниях сказано, что Всевышний — наш светоч, но точно так же, как фитиль и масло не могут гореть друг без друга, так же и великое имя Всевышнего не может светить без евреев.
Как только слепой проповедник выходит, появляется другой еврей — и обе продавщицы начинают улыбаться, обмениваясь хитрыми взглядами. В пекарню входит вержбеловский аскет реб Довид-Арон Гохгешталт. Как и соседи со двора, продавщицы из пекарни Песелеса знают, что вержбеловский аскет еще надеется развестись со своей старухой и жениться на их хозяйке. Так она и пойдет за этого сумасшедшего! Самой Хане-Этл все это тоже кажется странным. Этот реб Довид-Арон Гохгешталт давным-давно свой человек в ее доме, еще с тех времен, когда она была молодкой с маленькими детьми. Тем не менее, он до сих пор ведет себя как чужой. Входя в пекарню, он прежде всего просовывает в дверь голову, словно человек, который заблудился и хочет спросить нужный ему адрес. Затем он заходит на цыпочках и спрашивает, не мешает ли он. Хана-Этл отвечает ему, что напротив, она ждет его и хочет дать ему пару хал на субботу. После этих церемоний начинается торг. Каждую пятницу один и тот же.
Сначала аскет отказывается взять подарок. Потом берет, но забракованную выпечку: спасибо, его желудок не выносит свежей халы. Спасибо, спасибо, эти плетенки для него слишком свежие, слишком жирные, а печенье с маком для него просто смертельный яд. Жесткие баранки ломают ему зубы, на черный хлеб он не может смотреть, а от белого хлеба у него жжение под сердцем. При этом он все время переставляет ноги: шаг назад, шаг вперед, словно пол — шахматная доска, и ему надо сделать умный ход своими стоптанными, старыми башмаками. Реб Довид-Арон Гохгешталт отряхивает полы поношенного сюртука, щупает его протертые локти, смотрит украдкой на хозяйку, на клиентов — и в итоге дает себя уговорить. Он берет две свежие халы и уходит с таким же количеством поклонов и поворотов, как и при входе. Низенькая, проворная, немного сердитая продавщица говорит с издевкой: «Такая напасть! Хозяйка оправдывает его тем, что он, бедняжка, все еще не привык входить к чужим людям и стесняется. Бедненький». И тут совсем неожиданно начинает смеяться и Хана-Этл, которой кажется забавным желание вержбеловского аскета жениться на ней.
Но в нынешнюю пятницу он входит очень взволнованный, даже не отказывается, против обыкновения, от халы и не ступает маленькими деликатными шагами. Он рассказывает о столяре, который стал постоянным посетителем Немого миньяна и принялся все перестраивать и ремонтировать. Вержбеловский аскет желает знать, кто дал этому ремесленнику право отрывать ступеньки от бимы и ножки от скамеек? Они кривые-косые, говорит он и пилит, и стругает, и забивает гвозди — с ума можно сойти! Из- за этого шума в бейт-мидраше нельзя больше сидеть. Реб Довид-Арон Гохгешталт принимается пугать женщин происходящим в Немом миньяне, а про самого себя говорить в третьем лице и во множественном числе. Кончится тем, говорит он, что аскетам придется бежать из бейт-мидраша, и тогда все увидят, кто из аскетов останется. Так что же думают об этом хозяева двора и молельни?
Хана-Этл Песелес уже слышала об этом столяре и не может скрыть своей радости по поводу этого странного незнакомого еврея, взявшего на себя богоугодное дело ремонта разваливающейся молельни. «Я не знаю его, и я послала позвать его, чтобы пришел сегодня. Мне кажется, что такой еврей должен быть не иначе, как Илией-пророком».
Этот столяришка, этот стоящий на нижней ступени — Илия-пророк? Не в силах вынести такое, вержбеловский аскет уходит из пекарни, ссутулившись, пожимая плечами и кривя лицо: Хана-Этл Песелес тоже не брестская раввинша[23]. По своим понятиям и поведению она принадлежит скорее к неучам и простолюдинам, чем к семье благородных людей. Реб Довид-Арон Гохгешталт теперь ясно видит, что вдова Песелес еще и недовольна его кандидатурой. Она еще и ломается, когда ей дается реальная возможность выйти за него замуж. Лучше бы она помогла ему заполучить развод от его проклятой старухи да выгнать этого столяришку метлой из бейт-мидраша! Но раз она ломается, он тоже еще подумает. По сравнению с его проклятой женой эта Хана-Этл действительно на десять лет моложе, но по сравнению с ним она на целых десять лет старше. Горе ему, что он должен пресмыкаться перед какой-то хлебопекаркой!
На мостовую напротив пекарни ложится солнечное пятно, большое и круглое, как солнечные часы на Синагогальном дворе. Оно напоминает хозяйке, что и долгая солнечная пятница заканчивается. Клиенты больше не появляются. Продавщицы сметают перьевыми веничками мучную пыль с непроданной выпечки. Уже довольно поздно заходит лесоторговец Рахмиэл Севек спросить, сколько дров ему послать в пекарню на будущей неделе. Хана-Этл отвечает ему, чтобы он посылал, как всегда. Кроме того, она хочет знать, сколько еще денег должна ему пекарня. Он скоро будет похож на помешанного венгерского раввина, думает Хана-Этл. Она знает и все знают о беде лесоторговца.
Рахмиэл Севек в юности немного изучал Тору вместе со светскими науками. Уважение к изучающим Тору углубленно он сохранил и после того, как стал торговцем. По субботам и праздникам он не садился за стол без ученого гостя. Ни он сам и никто другой даже вообразить себе не мог, что его единственный сын и помощник в деле женится на белорусской шиксе[24]. Рахмиэл Севек не стал из-за этого поднимать шум на весь мир и не отказался от наследника. Он продолжал жить с сыном и вел то же дело, что и прежде. Но он больше не приглашал к себе гостей и перестал ходить в свой бейт- мидраш из-за стыда перед старыми друзьями.
Обыватели утешали его, что с каждым может такое случиться. Тем не менее, удивлялись, почему он не разъезжается с сыном, который навлек на него такое горе и позор. Сначала думали, что отец не прогоняет сына и не покидает дом сам, потому что не хочет остаться совсем один — Рахмиэл Севек был вдовцом. Но он сказал своим друзьям нечто другое: он не разъезжается с сыном из-за жалости к невестке- христианке. Она смотрит на него виноватыми глазами, потому что знает, как он страдает. Но она совсем не виновата. Хеленка по природе добрая и честная заблудшая душа. Сейчас она перепугана. Если бы муж от нее потребовал, она перешла бы в иудаизм. Евреи слушали и пожимали плечами: его не поймешь! Если христианка так сильно ему нравится, то ему нечего переживать, что она его невестка. Рахмиэл Севек отвечал: именно потому, что она ему нравится, он понимает, что она должна была выйти замуж за человека своей веры, белоруса или поляка, а сын его, Хаця, должен был жениться на еврейской девушке. Через год после свадьбы сына у Рахмиэла Севека родилась внучка. Теперь ребенку уже два года.
Хана-Этл Песелес смотрит на торговца деревом и видит, как он сдал: нос вытянулся, лицо осунулось, плечи опущены, хотя он мужчина средних лет. Рахмиэл Севек не носит бороды, так что ему негде прятать
