Майор чертыхнулся. Если бы в крови Киреева нашли следы мескалина, это однозначно означало бы связь, по крайней мере, между двумя жертвами. И тут вдруг он вспомнил кое-что – нечто, всплывшее в разговоре с Андреем и Агнией.
– Среди тех бомжей, – медленно произнес он, словно размышляя вслух, – был некий Марат Яикбаев.
– Верно, – кивнул Кадреску. – Помню такого.
– И у него тоже ведь была редкая группа, да?
– Точно. Я же сказал –
– Интересно… Спасибо, что согласились поговорить, Леонид, – внезапно заторопился майор, хотя патолог уже немного расслабился и почти перестал мечтать о том, чтобы этот назойливый человек наконец ушел. Каким-то странным образом Карпухин начинал ему нравиться. Не то чтобы Леонид наконец оценил его по достоинству, но даже он, при всем своем предвзятом отношении к органам следствия, не мог не признать, что майор скорее является исключением из правил, к которым привык Кадреску. Он слушал Леонида внимательно, делал правильные выводы и не боялся признавать собственную некомпетентность в тех областях знания, где и в самом деле являлся профаном. Он не надувал щеки и не напускал на себя важный вид, дабы окружающие прониклись сознанием значимости его персоны. Возможно, со временем они смогли бы найти общий язык?
Обо всем этом Леонид размышлял, провожая спину Карпухина пристальным взглядом.
* * *
Трофименко радовался, как ребенок: у него наконец-то появился шанс доказать всем – и в том числе Артему Ивановичу, – что он действительно чего-то стоит! Ориентировка, полученная перед самым окончанием рабочего дня, гласила, что в одно из отделений полиции поступил некий гражданин, точнее, лицо без определенного места жительства и рода занятий. В этом человеке не было ничего примечательного, если не считать того, что, при общей убогости его одеяния, обут он был в дорогие ботинки от «Тестони»! Когда пришла ориентировка, майора уже не было на месте – он усвистал так быстро, что Трофименко даже не успел поинтересоваться у него насчет планов на завтрашний день. Ну ничего, зато теперь он по горячим следам помчится в пятьдесят четвертое отделение и повидается с бомжом до того, как Артем Иванович об этом узнает. Он предоставит ему ботинки и информацию из первых рук, и тогда Карпухин оценит его по достоинству!
Бомж ничем не отличался от класса представителей себе подобных. Он так же плохо пах, так же помято выглядел и матерился, как пьяный сапожник. Строго говоря, он не был по-настоящему пьян, скорее с похмелья, но кричал знатно, о чем Павла сразу предупредил дежурный.
– Мы попытались снять с него ботинки, – поведал он Трофименко, ведя его по длинному узкому коридору к «обезьяннику». – Что ты – он такой концерт устроил, что мы решили не связываться!
Интересно, подумал Павел, когда это чей-либо «концерт» мешал работникам полиции получить от задержанного все, что им требуется? Словно предугадав ход его мыслей, сержант сказал:
– У нас сейчас с этим строго – пальцем нельзя их тронуть, задержанных, а то, не ровен час, нарвешься на переодетых журналистов или еще что! Короче, не стали мы с ним драться, решили – вы уж как-нибудь сами разберетесь.
Трофименко вовсе не испытывал жгучего желания разбираться с задержанным, но выхода ему, похоже, не оставили.
– За что его задержали? – спросил он сержанта.
– Не поделил с собратьями мусорный контейнер у Макдоналдса. Это ведь я заметил, что на нем ботиночки крутые, но только через несколько часов прочитал, что вы ищете какую-то похожую обувь. Не уверен, что это именно те ботинки, но уж больно похожи – по фотографии!
– Спасибо тебе, сержант, – сдержанно улыбнулся Павел, подумав о том, что Карпухин непременно похлопал бы парня по плечу и горячо поблагодарил за службу (он никогда не стеснялся выражать свои чувства, как хваля подчиненных, так и выражая им свое неодобрение). Павел же старался скрывать эмоции: его молодость и внешность, напоминавшая о румяном белобрысом старшекласснике, чаще вызывали у людей улыбку, нежели чувство уважения, как в случае с майором. Но сержант и не пытался оспаривать его авторитет, а, напротив, старался услужить.
Бомж, которого записали как Петра Евсеенко, сидел на длинной обшарпанной скамейке, вытянув ноги – без носков, зато в отличных штиблетах, тех самых, которые так подробно описали им с Артемом родители Щукина.
– Я ничего не делал! – заявил гражданин Евсеенко, едва лишь Павел переступил порог «обезьянника». – Меня ни за что задержали, и я требую адвоката!
– Может, тебе еще поляну накрыть и цыган вызвать? – добродушно поинтересовался сержант.
– Злой ты человек, Олег Петрович, – качая косматой головой, пробубнил задержанный, и Павел заключил из этого, что Евсеенко – частый гость в этом участке. – Прям зверь!
– Ладно, – усмехнулся «зверь». – Вы тут побеседуйте, а я пойду перекушу.
Трофименко с интересом разглядывал бомжа, который, в свою очередь, тоже буравил его взглядом маленьких водянистых глазок неопределенного цвета.
– Итак, Петр… – начал он.
– Владленович, – уточнил задержанный.
– Итак, Петр Владленович, – с готовностью подхватил Павел, – вас задержали за пьяную драку?
Собеседник ответил не сразу, словно бы взвешивая, стоит ли молодой следователь того, чтобы вести с ним беседу? Трофименко терпеливо ждал. За время работы с майором Карпухиным он нахватался от начальника определенных приемов и часто имел возможность убедиться в том, что Карпухин – далеко не типичный представитель своей профессии. Несмотря на его простоватую внешность, Артем Иванович, в отличие от большинства его коллег, предпочитал вежливость в общении с подозреваемыми. Еще в первые дни, когда Павел с удивлением отметил эту его особенность, Карпухин пояснил:
– Понимаешь, стажер, никто ведь еще не придумал ничего лучше правил, прописанных в Библии, в частности – «обращайся с другими так, как хотел бы, чтобы обращались с тобой». Знаком тебе такой постулат? Так вот, самый отъявленный негодяй и убийца в душе желает уважения к собственной личности. Подавляя его, играя мускулами, когда наручники уже надеты на его руки, ты вызываешь в нем лишь ненависть. Ненависть – это совсем не то, что тебе нужно, ежели ты хочешь заставить его общаться с тобой на равных, а ведь, только общаясь таким образом, вы имеете право ожидать друг от друга откровенности. Не думай, что ваше положение типа «начальник – подчиненный» сохранится навсегда. Все в жизни меняется, и когда-нибудь этот человек может оказаться на том месте, на котором сейчас, надувая щеки и куражась, стоишь ты. Будь вежлив и предупредителен, и любой отморозок, почувствовав это, не перевоспитается, конечно, но захочет не ударить в грязь лицом в твоем присутствии!..
– Ну почему сразу – пьяную? – передернул плечами Евсеенко. – Просто не надо лезть, куда не приглашают!
– Вы о чем?
Павел усиленно делал вид, что его страшно интересуют обстоятельства задержания бомжа, хотя единственным, что по-настоящему занимало его мысли, были красивые ботинки Евсеенко, надетые на босу ногу.
– Те ребята притащились из другого района, – пояснил бомж, удивленный и даже, пожалуй, польщенный интересом Трофименко.
По правде сказать, он испугался, когда дежурный притащил сюда этого нового парня. По крайней мере, Олега он знал – не первый день замужем, как говорится, и он был не самым страшным человеком в этой структуре, от которой Евсеенко уже не раз пришлось серьезно пострадать. Его частенько били – правда, ни разу не избивали до полусмерти, как некоторых его товарищей. Бывало, и деньги отнимали, и вещи, добытые с таким трудом, но Олег обычно этого не делал, и хотя бы за это Евсеенко испытывал к нему нечто похожее на чувство благодарности. Такое чувство испытывает пес, которого хозяин бьет, однако не слишком жестоко. Появление же нового лица, более важного, насколько мог заключить бомж, в его камере, говорило о том, что речь идет о куда более серьезных делах, и он никак не мог взять в толк – что это за дела такие? Вернее, мысли на этот счет у него имелись, но Евсеенко искренне надеялся, что он ошибается. К счастью, молодой следователь не стал его лупить и даже начал задавать обычные вопросы, что заставило
