невыгодно как продавцам, так и производителям. Истина заключается в том, что неконтролируемое насилие – это побочный эффект прекращения приема психотропных препаратов. Кроме того, у больного возникает точно такая же ломка, как и у любого наркомана, принимающего героин или экстази. При этом некоторые из них «слышат» не только предложения «полетать» с крыш зданий или утопиться, но и приказы убивать… Последствия могут оказаться еще тяжелее. Вы, должно быть, слышали о талидомиде?
– Если не ошибаюсь, это такой иммунодепрессант, – неуверенно проговорила я.
– Верно. Талидомид – седативное и снотворное средство, получившее широкую известность из-за своей тератогенности. В пятидесятые годы в ряде стран мира родилось, по разным подсчетам, от восьми до двенадцати тысяч детей с врожденными уродствами, обусловленными тем, что матери принимали препараты талидомида во время беременности. Это заставило многие страны пересмотреть существующую практику лицензирования лекарств, ужесточив требования к препаратам. Тем не менее талидомид не снят с производства: он применяется для лечения проказы и онкозаболеваний. Самое главное, его применяют при лечении ВИЧ.
– Серьезно? – удивился Никита. – А как же тератогенность?
– Ну, тут уж, как говорится, пан или пропал! – ответил Павел.
– Отличное «клиническое испытание»! – пробормотал Леонид. – Подопытные – все население!
– Ну, давайте не будем драматизировать, – сказал Кобзев, видимо, испугавшись, что полностью подорвал нашу веру в медикаментозную терапию. – Талидомид, скорее, печальное исключение, нежели правило. Все, что я хотел сказать, – нужно проявлять чрезвычайную осторожность при применении любого психотропного препарата, и уж совершенно неприемлема ситуация, когда его назначает врач, не имеющий непосредственного отношения к психиатрии! Кроме того, не забывайте, что большинство таких лекарств относятся к новому поколению, то есть период времени, в течение которого их принимают, еще недостаточно длительный. Кто знает, что выявят врачи в дальнейшем?
– И захотят ли они об этом сообщить общественности! – мрачно добавил Лицкявичус.
– Это точно, – кивнул Павел. – Должна взорваться «бомба» – такая, как в случае с талидомидом, чтобы общество и власти всерьез занялись сей проблемой!
Внезапно Вика вскочила с места.
– Мне надо срочно позвонить! – пробормотала она и скрылась за дверью.
– Что это она? – спросил Никита.
– Думаю, звонит матери, – усмехнулся Лицкявичус. – Теперь будет с пристрастием проверять, что она принимает в качестве снотворного!
– Между прочим, это правильно! – подняв вверх указательный палец, заметил Павел. – Мы… я, конечно, не имею в виду нас с вами, но люди без медицинского образования пихают в себя, что ни попадя, совершенно не думая о последствиях. Ко мне ежедневно приходят пациенты с разными проблемами. Я начинаю разбираться, задавать вопросы, а мне говорят: «Доктор, зачем тратить драгоценное время – дайте мне таблетку, и вся терапия!»
– Все хотят панацею! – усмехнулся Никита.
– Беда не в желании пациента получить панацею, – покачал головой Лицкявичус. – Это вполне нормально для больного человека. Проблема во враче, который прописывает ему лекарство, уверяя, что оно действительно является
– И не предупреждает о последствиях, – закончил Кобзев.
– Разумеется! – воскликнул Леонид. – Разве станешь предупреждать пациента, получая «откаты» за каждый пузырек препарата? Это – проблема системы, а не какого-либо отдельно взятого врача или лекарства.
– Но мы, к счастью, бороться с системой не собираемся, – сказал Лицкявичус. – Наше дело на данный момент – ситуация в «Сосновом раю». И тут я вижу сразу несколько препятствий. Во-первых, мы никогда не докажем, что Татьяна Донская принимала салант или какой-то другой антидепрессант: если уж руководство клиники позаботилось о том, чтобы «сослать» медсестру Малинину, то оно не могло оставить без внимания медицинскую карту певицы с терапевтическими назначениями.
– А эксгумация? – предположил Никита.
– Снова проблема. Начнем с того, что у нас нет полномочий, Никита – ты забываешь, что я официально больше не руковожу ОМР. Кроме того, сейчас мы вряд ли обнаружим в тканях Донской следы антидепрессанта, ведь прошло слишком много времени, а он выводится из организма довольно быстро. Возвращаясь к вышесказанному, – продолжил он, – второе и, на мой взгляд, самое серьезное препятствие заключается в том, что мы не сумеем доказать, что препарат, принимаемый опрошенными нами людьми или Татьяной Донской, и в самом деле потенциально опасен. Побочные действия антидепрессантов известны всем, кто хоть мало-мальски имеет отношение к психиатрии, но прецедентное право здесь не сработает. Необходимо доказать, что именно прием этого конкретного препарата спровоцировал неадекватное поведение, а это практически невозможно!
– Мне звонил следователь.
Мы одновременно повернули головы в ту сторону, где отдельно от всех сидела Антонина Рубина. Все это время она хранила молчание, внимательно и напряженно вслушиваясь в нашу беседу.
– Зачем? – резко спросил Лицкявичус.
– Сказать, что дело закрыто.
– С формулировкой?..
– «Самоубийство» – в случае Донской и «Попытка изнасилования и доведение до самоубийства» – в случае Гены!
Она не сдержалась и всхлипнула. Тут же попыталась взять себя в руки, подняла глаза к потолку, чтобы помешать появиться слезам, но снова не вышло, и женщина, закрыв лицо руками, разрыдалась в голос. Лицкявичус быстро подошел к ней, сел рядом и притянул ее к себе.
– Ничего еще не кончено, – заговорил он, успокаивающе гладя ее по волосам. – Достаточно того, что мы подозреваем правду!
– Господи, за что?! – всхлипывала Антонина, комкая в руках отвороты пиджака Лицкявичуса и спрятав голову на его груди, из-за чего ее голос звучал приглушенно. – Такой позор! Все наши знакомые от меня отвернулись – даже те, кто присутствовал на похоронах, ведь тогда еще не было известно, в чем именно обвиняют Гену! Никто мне даже не звонит, Андрюша, – никто, представляешь?! А ведь у нас было так много друзей, знакомых… Все они поверили, что Гена действительно изнасиловал эту девушку, а она из-за этого покончила с собой! Еще немного, и я сама в это поверю…
– Ни за что! – воскликнул Лицкявичус, отрывая Антонину от себя. – Пусть так говорят те, кто его не знал. Но мы-то – мы знали Генку, и никто никогда не убедит меня в том, что он был способен на насилие по отношению к женщине!
– Кстати, – вставил Никита, – заметьте осторожную формулировочку: «попытка» изнасилования – даже в случае эксгумации тела и установления, что изнасилование как таковое места не имело, придраться было бы невозможно! С другой стороны, ребята из группы Донской говорили, что она не из тех, кто мог сигануть с крыши из-за расстроенных чувств и поруганной невинности – весьма спорной, между прочим. До того, как попасть на сцену и в «ящик», Татьяна прошла огонь и воду. Жизнь ее закалила, и не раз на своем пути ей приходилось уступать мужчинам, чтобы добиться поставленной цели. Судя по всему, она была крепким орешком! Если бы даже Татьяну и в самом деле кто-то изнасиловал, она поднялась бы, отряхнулась и двинулась дальше!
– Для большинства женщин изнасилование – тяжелейшая травма, – сказал Павел, сняв тяжелые очки и потирая переносицу. – Они никогда об этом не забывают. Однако в случае с нашей певицей, пожалуй, я склонен согласиться с Никитой: ее «послужной» список достаточно длинный, несмотря на юный возраст, и она явно не относилась к типу личностей, легко впадающих в истерию.
– И тем не менее она совершила убийство! – сказала я.
– А мы должны доказать: это произошло не потому, что она подверглась насилию со стороны своего лечащего врача, а под воздействием психотропных препаратов, которые принимала, – возразил Никита.
–
Слова Лицкявичуса охладили нас всех, словно холодный душ.
