Ольшес понял, что настал один из тех моментов, когда у человека нет возможности выбора… и смог подумать, что в любой ситуации нам только кажется, что мы выбираем, как поступить, а на деле выбора вовсе не существует, он уже предрешен всеми нашими предыдущими жизнями, и все, любая мелочь, даже давнишняя тайная мысль, случайно мелькнувшая, неосознанная, забытая – все отбрасывает тень в будущее… и когда будущее становится настоящим, нас удивляет собственный поступок, нас удивляет его результат…
Теперь он видел скалы и прилепившиеся к ним каменные кубы – это были чьи-то дома… И к этим кубам сверху, по едва заметному выступу, подбирались фигурки, одетые в скафандры… но это не были земляне, и это не были жители Ауяны, у Ольшеса не было в том сомнений.:. Инспектор словно плыл в воздухе, приближаясь к домам, но внезапно огненно-белая вспышка прорезала день, затмив полуденные лучи, и каменный куб распался, и под обломками каменных плит взметнулись и упали гибкие щупальца… и невыносимая боль души отбросила Ольшеса в сторону, вниз, и он явственно увидел в руках одной из фигурок, одетых в скафандры, оружие… и все встало на свои места. Все стало понятным и однозначным. Те, кто приходит с неба, – враги, убийцы…
И Ольшес понял вопрос и взорвался внутренним криком:
– Нет!..
Не было рассуждений, способных убедить, доказать. Только боль – и уверенность: должны понять. Не враги, нет! Ольшес все свои душевные силы бросил вовне, к тем, в каменных кубах:
– Нет!..
Мы пришли не для войны!.. И снова наплыл зеленый туман, мягко погрузив в себя воспаленный мозг.
Ольшес открыл глаза. Светало, и зеленоватые блики на море и в воздухе исчезли, поглощенные утренней зарей. Даниил Петрович долго лежал на спине, бездумно глядя на плывущие в небе облака – легкие, изящные, полупрозрачные… и. даже не пытался осмыслить происшедшее. Он просто наслаждался привычной реальностью. Наконец инспектор попытался встать – но обнаружил, что это не такое-то простое дело. Все его тело словно налилось свинцом, ноги не сгибались, слабость сделала руки чужими и незнакомыми. Ольшес повторил попытку, сконцентрировав внимание на действиях каждой мышцы. Он чувствовал рассогласованность мускулатуры и сосредоточился на том, чтобы избавиться от странного ощущения, что у него исчезли суставы, но при этом отросло по крайней мере шесть лишних конечностей. Постепенно ему удалось вернуть нормальную координацию. Он встал на оставшиеся у него две ноги и направился к автомобилю.
Елисеев шел по аллее, перебирая в памяти подробности последнего разговора с Ольшесом. Морские чудища… связь их с уровнем технического развития и богатством Тофета… нелепость какая-то. И все же – не напрасно ведь Хеддену не разрешают встречаться с кочевниками. Безусловно, что-то за этим кроется. Консул решил свернуть на лужайку, посидеть в тишине, обдумать все по пунктам, не торопясь. Лужайка скрывалась слева от аллеи, за густой стеной цветущего кустарника. Елисеев раздвинул ветви – и замер.
На скамье, расслабленно привалясь к высокой резной спинке, сидел Ольшес. Он развлекался.
Над цветами, устилавшими лужайку сплошным ковром, кружились с гудением то ли лохматые мухи, то ли шмели. Время от времени они опускались на цветки и, вытягивая хоботки, пили нектар. А Ольшес бросал в мух мелкие камешки, сшибая мохнатых насекомых. Мухи валились в траву, обиженно взревывая, потом выползали на травинки, чистили крылышки и снова взлетали, чтобы как ни в чем не бывало заняться своими делами. Елисеев стоял за кустом, наблюдая, – ему было очень интересно, промахнется ли Даниил Петрович хоть раз. Но долго заниматься наблюдением консулу не пришлось, потому что второй помощник вскоре окликнул его:
– Не надоело вам там стоять, Адриан Станиславович?
– Ну, знаете! – Елисеев вышел из укрытия. – Я был уверен, что вы просто не могли меня заметить.
– Мог, еще как, – насмешливо произнес Ольшес. – Вас было слышно, еще когда вы в сад спускались.
– Н-да…
Елисеев уселся рядом с Ольшесом, и Даниил Петрович, вроде бы даже не шевельнувшись, изменил позу. От расслабленности не осталось и следа… и Елисеев, покосившись на второго помощника, хмыкнул под нос.
– Даниил Петрович, – заговорил консул, – я все думал о том, что мне сообщили. Видите ли, мне кажется…
– Извините, – перебил его Ольшес, – лучше сначала я вам кое-что расскажу. Очень интересное. Сегодня ночью я снова ездил к Желтому заливу…
– …И все-таки я не понимаю, – нервно говорил Росинский, постукивая пальцами по подлокотникам кресла. – Какая может быть связь между этими… дарейтами – так вы их назвали? – и технологическим уровнем Тофета, а тем более с деньгами и с тем, что Ласкьяри определяет как право на власть. Не понимаю!
– Боюсь, не вы один пребываете в состоянии столь трогательного недоумения, уважаемый Валентин Лукьянович, – язвительно сказал Хедден. – Боюсь, что все мы несколько огорошены… или ошарашены… или, в конце концов, просто растеряны и чувствуем себя дураками. Но меня лично утешает то обстоятельство, что Даниил Петрович сумел в такой необычной обстановке объяснить неведомым существам нашу основную позицию. Если, конечно, он верно воспринял вопрос.
– Уверяю вас, ошибиться было невозможно, – сказал Ольшес.
– А мне вот что интересно, – сказал Кор-сильяс. – Когда были здесь эти… сволочи в скафандрах?
– К сожалению, под картинкой не было даты.
– Жаль, – очень серьезно произнес Корсильяс.
– Мне тоже, – согласился с ним Ольшес.
? Не это главное, – сказал консул. – Во всяком случае, в данный момент. Мне кажется, сейчас важно то, что разъяснились наконец некоторые странности отношения к нам. Понятно, почему нас не выпускали в город так долго. Ясно, почему Хеддену не разрешали выезд в степи, встречу с кочевниками, которые, как
