— Это допрос?
— Это характеризует тебя с самой лучшей стороны. По-моему, ничто так не украшает комнату, как карты.
Луч фонаря остановился на одной старинной карте, украшенной соцветиями странных витых букв. В интонации Ванессы вдруг послышался прямой вызов.
— А у меня в Маремме, в моей комнате, такая же. Ты увидишь ее.
— Интересно, что привело тебя в Маремму?
— Сирт сейчас в Орсенне очень в моде. И у нас здесь владение — полуразрушенный дворец. Ну а мне было скучно. Вот и пришла мне в голову фантазия навести тут порядок. Похоже, ты единственный, кто не в курсе. А кстати, тут встречаются приятные люди. Например, твой друг Фабрицио…
Лицо Ванессы незаметно напряглось, как у человека, прислушивающегося к звуку упавшего в колодец камня.
— …Капитан Марино.
Последнее имя оживило мои недавние переживания, потревожило дремавшую во мне мутную водицу.
— Капитан Марино — это не совсем то, что я мог бы назвать приятным человеком.
— Ты не прав, Альдо. Он тебя очень ценит, уверяю тебя.
— Весьма тронут тем, что он поручил тебе передать эти заверения.
Ванесса не обратила на мои слова никакого внимания.
— Он без устали хвалит твое рвение. Только ему кажется, что ты запальчив, склонен пофантазировать… — Она настойчиво смотрела мне в глаза. — …Я напомнила ему, что ты еще слишком молод, что не нужно сетовать на горячность молодых людей, что ты остепенишься.
В пристальном взгляде ее глаз на насмешливом лице было гораздо больше вопросов ко мне, чем в этой непринужденной болтовне.
— …Видишь, какие у нас серьезные беседы.
— А еще о чем вы говорите?
— У нас много общих тем для разговора.
— Марино ведь интересует только служба.
— Это обстоятельство нашим беседам не вредит.
Ванесса добилась своего. Я почувствовал, как краска злости заливает мне лицо.
— Прекрасно. Если ты в курсе, что у нас происходит на службе, то ты поймешь, что у службы есть и свои требования. Я очень огорчен, поверь мне, тем, что мне не удастся провести этот вечер с тобой.
— Элегантнее способа выпроводить просто не придумаешь. Я-то наивно надеялась, что мой визит доставит тебе удовольствие. Я и не представляла себе, что у тебя столько работы. Придется пожаловаться Марино. Я пристыжу его за то, что он запирает тебя по вечерам в темном каземате. Скажу ему, что он превратил тебя в настоящую Золушку.
Своим смехом она открыто провоцировала меня.
— Я работаю, когда хочу, причем там, где мне нравится.
Ванесса закатилась безумным хохотом. Этот ее доброжелательный смех, этот дождь нежного веселья исправлял мое плохое настроение и, словно взяв за руку, возвращал в сад Сельваджи. Она направила на меня вздрагивающий от приступов ее смеха фонарь, и я почувствовал у себя на лбу подбадривающее прикосновение и успокаивающее тепло ее руки, дружелюбно треплющей мне волосы.
— Здесь! И больше нигде! Мне все ясно. Ты напоминаешь, Альдо, надувшегося малыша. Ты просто прелесть.
Ее взволнованный голос внезапно сломался на глухой модуляции, от которой у меня по рукам и по губам забегали мурашки. Легкая возня сблизила нас. Я схватил задержавшиеся у меня в волосах руки, фонарь упал, наступила полная темнота. Я погрузил голову в ее теплые ладони, осыпая их долгими поцелуями. Ванесса в темноте мягко прижимала их к моим губам. Потом она резко отстранилась, словно проснувшись, и отвела взгляд в сторону.
— Ну и как, понравились тебе развалины Сагры?
— Развалины Сагры?.. Ты и впрямь, Ванесса, видишь все насквозь. Я как раз говорил себе, что тебе они наверняка понравились бы.
Ванесса встала, накинула на себя шубу и пристально посмотрела мне в глаза.
— Если ты меня любишь, Альдо, то сохранишь свои впечатления при себе.
Отрывистый тон, диссонирующий с приглушенным голосом, преграждал путь любым комментариям, и я, поколебавшись, тоже встал. Ванесса зябко куталась в свои меха: белое пятно ее платья погасло, и она опять растворилась в темноте комнаты.
— Я, разумеется, забираю тебя.
— В Маремму? Так поздно!
Я уже полностью капитулировал. Мне больше не хотелось с ней расставаться.
— Не будь ребенком. Я обещала привезти тебя. А то получится, что ты меня компрометируешь… — добавила она с лукавой улыбкой. — И к тому же я хочу, чтобы ты видел мой праздник, это решено… Я устраивала его для тебя.
Я слушал, как в ее голосе набирает высоту хорошо знакомая мне детская порывистость. Я обретал ее вновь. Глядя на нежные черты ее лица, можно было наблюдать, как чувства и мысли не формируются в них, но рождаются. Желания Ванессы поднимались к ее глазам в своей первозданной свежести, как выходящие из моря звезды.
— Решайся, тебя же не нужно упрашивать, как какого-нибудь избалованного ребенка.
Я согласился поехать не столько ради праздника, сколько ради самой поездки вдвоем с Ванессой. Ванесса сидела за рулем. Обнимая ее одной рукой, я чувствовал рядом с собой через теплый мех мягкую покорность ее гибкого тела. Иногда мы проезжали мимо больших укрепленных ферм, сладко спящих в теплой сиртской ночи, и тогда серые стены на краю песчаной дороги на миг отсвечивали в лучах наших фар; иногда принимались кукарекать обманутые этим странным светом петухи. Резкий свет прижимал к бугристой обочине дороги зверушек, похожих на окаменелые комья серой земли, высекал у них из глаз резкий блеск драгоценных камней. Ванесса уносила меня в легкую ночь. Я сосредоточивался в ней. Я чувствовал ее рядом с собой, как русло реки, более глубокое, чем предчувствуют бурные воды, как тот ветер, который дует в лицо и уносит с собой так, что устремляешься вниз, в
Придя в себя, я припомнил вдруг, что Маремму снисходительно-иронически называли «сиртской Венецией». У меня перед глазами внезапно возник часто приковывавший мое внимание в палате карт образ: рука с длинными пальцами, которая уходит в лагуну и обозначает неустойчивую, болотистую дельту одной из быстро пересыхающих в Сирте рек, редкая из которых достигает моря. В те времена, когда из-за вторжения фаргийцев земля становилась ненадежной, жившие на побережье поселенцы укрывались на плоских илистых островках; потом, чтобы остановить загрязнение лагуны, реку пустили по другому руслу, канал у самого основания отрезал дельту от побережья, и Маремма, так же как и Венеция, обособилась, отдала швартовы: расположившись на своих дрожащих илистых почвах, она превратилась в плавучий остров, в
