— Сливки снять хочешь, гнида? — замахнулся на него шеф. — И тут мне свинью подложить норовишь? Замочу наглухо!
Он лапнул себя сзади за поясницу и, не обнаружив там финореза, прикрикнул на отступавших к двери подельников:
— И поищите там, в палате, мое «перышко» под кроватью безногого учителя! Все, разбежались, через пятнадцать минут я вас жду здесь! Пока сгоношите чифирок, я «обработаю» для вас этого соколика, а затем пускайте его вкруговую, сколь душа пожелает, все равно после спалить придется, иначе этот придурок нам всю малину обхезает.
Хлопнула входная дверь, качнулось пламя в «керосинке», и Грунский остался один, наедине со своим бедственным положением и безрадостными мыслями. Пока один, но ведь вскоре вернутся эти… Он застонал от ярости и бессилия, напряг руки, ноги — бесполезно, привязаны с усердием и страховкой — на «всякий- який»…
Входная дверь, чуть скрипнув, отворилась, впустив волну прохладного ночного воздуха, вновь качнувшего язычок пламени в лампе.
«Что такое? — заметалась мысль. — Неужели прошло пятнадцать минут? Или кто-то из этих хануриков все-таки вернулся, чтобы „опустить“ меня первым…»
— Грунский, ты здесь? — раздался откуда-то снизу, от порога, знакомый голос.
«Сосед по палате, учитель! Вот это да! Но как же он — без ног?..»
— Здесь я, здесь, Вазген Анастасович! — обрадованно отозвался он.
Вскоре послышался шорох у его ног, секунда — и они свободны. Затем учитель переполз вперед, приподнялся и резанул по веревке, стягивающей руки… финкой Лося.
— Не опоздал я? — озабоченно спросил у разминавшего кисти Олега, затем, улыбнувшись, добавил: — Все недостающие части вашего туалета — вон там, на стуле у стола.
— Ох, извините!
Олег метнулся к столу, натянул одежду и, вернувшись, взволнованно поблагодарил Вазгена Анастасовича:
— Огромнейшее спасибо вам, если бы… Впрочем, сейчас не до этого, нужно срочно исчезнуть отсюда на время! — он, нагнувшись, подхватил на руки безногого учителя и шагнул к выходу. — Хотя — будь я на месте Бога — не колеблясь, вернул бы вам ноги за вашу доброту и чуткость…
Принеся учителя обратно в палату и уложив на койку, с которой тот сполз двадцать минут назад, Грунский выглянул за дверь и, убедившись, что Хомяк с приятелями все еще ищут вазелин в санчасти, бросил нож Лося на прежнее место — под кровать — и обратился к остальным семерым пациентам в комнате:
— У вас, надеюсь, глаза были не на заднице, когда здесь состоялась дискуссия с уголовничком? Так вот, добавлю еще: я уже не первый день наблюдаю, как с вас собирают дань Лосевы «шестерки»: с кого — продуктами, а с кого — деньгами. Ко мне они почему-то ни разу не подкатывались с предложениями о «пожертвованиях». Как думаете — почему?
— Потому что у тебя нет ни того, ни другого, — предположил смешливый парикмахер из Еревана, ему недавно вырезали обострившийся аппендицит.
— Ответ неправильный! Потому что боялись нарваться на физдюлину, вот почему! — оборвал его шуточки Олег. — Ну да ладно, лекции я вам читать не собираюсь, времени нет. Попрошу только об одном: ни слова никому о том, что учитель отсутствовал в палате несколько минут.
— А кому — ни слова? — решил уточнить парикмахер.
— Ни-ко-му! — раздельно процедил ему в лицо Олег и выметнулся в коридор. Увидев в конце его открытое в целях вентиляции окно, решил не рисковать — выпрыгнул через него наружу. Как оказалось, вовремя: с другой стороны, из двери ординаторской, вывалились в коридор Хомяк и Сука. Зубоскаля, они направились к палате Олега — искать финку Лося. А Черпак понесся с тюбиком вазелина в прачечную…
Лося «подогрели» кое-чем получше чифира: у одного из гражданских больных «попросили» отдать переданные родственниками две бутылки коньяка, одну из которых он благополучно оприходовал в свою глотку. И теперь в его глазах вокруг каждого увиденного предмета возникала этакая дымка, в виде ауры, а некоторые вещи помельче вообще начинали двоиться. Спотыкаясь в темноте о видимые препятствия, он попутно обматерил каждое и, проломившись в конце концов к приземистому кирпичному строению, столкнулся нос к носу с Хомяком и Сукой.
— Вас… это… где хр-р-рен носил? — благословил Лось и их заодно.
— Сам же посылал за своим перышком! — оскорбился Хомяк, протягивая ему нож.
— А-а чер-пак где?
— Вазелин тебе понес. Для смазки, так сказать, чтобы не скрипело! — хихикнул Сука.
— Ага, вспомнил, — обрадовался Лось. — Ну, пшли!
Войдя в комнату, увидели картину ту же, что и до ухода: в дальнем темном углу — привязанный к «коню» наемник, на дощатом столе — лампа. Однако были и дополнения: на лампе отсутствовало стекло, отчего коптящий язычок пламени еле-еле рассеивал тьму, высвечивая лишь слабо белеющие ягодицы привязанного да тюбик вазелина на столе.
— Эй, Черпак! — позвал Хомяк.
Никакого ответа, лишь промычал что-то привязанный.
— По нужде пошел прошвырнуться! — Лось оголил свое «оружие» и, даванув на него из тюбика, шагнул к «коню». — Ну что, приступим, моя милая?
«Наемник» замычал и задергался на привязи под его тараном. Но Лося это теперь мало трогало. Закончив акт, он приказал Хомяку и Суке:
— А теперь вы!
Пошарив в простенке между окнами, отодвинул два кирпича и, вынув из тайника пластиковую бутылку, скрутил пробку. По комнате поплыл керосиновый запах денатурированного спирта. Лось прямо из горла хватанул добрых четыре глотка и запил прямо из кастрюльки заваренным чаем. Результат не замедлил сказаться уже минут через десять: глаза его почти вылезли из орбит, в голове взорвался фейерверк, а ярость к «опущенному» удесятерилась.
— Изуродовать меня собрался, да? — он шагнул к «коню», отшвырнул в сторону Хомяка и потянул из-за пояса финку, — Ну, давай кто кого!
Первый удар ножа пришелся точно под левую лопатку: Лось был вовсе не вором в законе, коим поставил себя перед Хомяком, Сукой и Черпаком, а «мотал сроки» за обыкновенный «гоп-стоп» — грабеж. Последний срок дополнился «мокряком»: он вспорол живот ножом сторожу горпарка, пытавшемуся задержать его после неудачного ограбления. А до первой отсидки Лось работал забойщиком скота на одной из скотобоен Масиса, так что удар его был выверен и отработан соответствующей практикой. Привязанный был мертв после первого удара, но он продолжал наносить и наносить следующие — куда попало, лишь бы бить. Наконец, ухватив голову несчастного за волосы, он резанул раз, другой, третий — и бросил ее, окровавленную, к ногам Хомяка и Суки, стоящим у стола.
— Котел растопили? В топку его. На куски — и в топку!
Повязка, закрывающая рот и половину лица убитого, упала, и «шестерки» с воплями ужаса рванулись в разные стороны от страшного подношения.
— Ч-ч-черпак! — прыгающими от ужаса губами пролепетал Сука, тыча вниз пальцем. — Ты че?!
Лось снял со стола еле коптящую лампу, поднес дрожащий фитилек к отрезанной части тела и, отпрянув, ошарашенно уставился на подельников:
— Это что еще за хреновина с морковиной? А где этот… который по найму?
— Здесь, Лось. Куда же мне деваться?
Вышедший из темноты угла Олег не стал дожидаться, пока вконец озверевший маньяк пустит в ход нож — врезал его прихваченным с улицы ломиком, не особо разбираясь в полумраке, куда попадет. Попало по голове — глухо, с треском лопнувшего арбуза, и Лось без звука рухнул там, где стоял. Грунский вновь поднял над головой лом, и Сука с Хомяком, не сговариваясь, упали на колени.
— Не нужно, чувак, мы же ничего… мы безобидные!
Олег опустил лом, хищно улыбнулся. Айс из него уходил постепенно, растворяясь в сумерках
