– Надо значит надо! – бормотал Влад, вводя толстую иглу в вену Ивана. Затем ушел в лабораторию. Не было его часа полтора.
Когда вошел в кабинет, коньяка в бутылках не было, но Иван поднялся навстречу совершенно трезвый. Только очень‑очень бледный...
– Ты покойник, – свирепо рыкнул на него Влад, – если тотчас же не поставишь бедному хирургу коньяк! Это же свинство – в гостях выжрать свой же подарок! Да здоров ты, здоров, – успокоил он шахтера, – здоровее меня раза в два!
– Так‑то лучше! – Игорь обнял засиявшего друга.
– А если бы...
– Тогда бы я сам посоветовал тебе застрелиться! – И не понять было, в шутку или всерьез сказал это Игорь. – А теперь пошли к Олесе!
– Нет уж, теперь сам иди к ней! – Влад взял под руку Ивана. – А у меня рабочий день закончился.
И они, поняв друг друга, потопали к выходу...
Войдя в одиночную палату, Игорь открыл рот и шумно втянул в себя воздух. Запаха лекарств не существовало – его перебил нежный аромат, наплывавший, как морские волны. Цветы были повсюду: на подоконнике огромного окна, на столике в углу, в ведрах на полу... Даже на тумбочке в изголовье кровати, на которой сидела улыбающаяся Олеся, даже на кровати лежал огромный букет.
– Здравствуй, Олеся!,
– Здравствуй, Михай‑Игорек! А ведь ты врун, Игорек! Натуральное трепло, говоря русским языком, и вдобавок – зазнайка!
– С чего это ты взяла? – попробовал он защититься.
– Не было в твоей жизни никакой Юдит! И любви с ней у тебя никогда не было! В противном случае я снимаю с себя звание лучшего аналитика команды Агафонова! Или я не права?
– Права, Лесечка, еще как права – не было у меня никакой любви с Юдит! Но сама она существовала, это точно. И погибла действительно в моей машине. Она была женой соседа венгра и часто пользовалась ею, когда сын, баскетболист, уезжая на соревнования, брал их авто. Я включил ее в конец дневника, который дописал там, в гостинице, пока ты утром спала... сам не знаю почему... так, на всякий случай.
– Негодяй! – Точно брошенная охапка цветов осыпала его пахучим дождем. – Воспользовался слабостью девушки и решил уйти от ответственности? Кем же тебя называть после этого?
– Сдаюсь! – Игорь поднял вверх руки, забеспокоился. – А тебе можно уже... такие вот упражнения? – показал на рассыпанные цветы.
– Мне теперь все можно! Владислав сказал утром. Но ты мне не заговаривай зубы – кем мне тебя называть после всего, что было между нами?
– Ну, женихом называй, мужем, любовником, да кем хочешь – все равно я теперь точно знаю, что люблю тебя. И пусть кто‑нибудь попробует отобрать у меня эту любовь! Плевал я на всю мафию мира! – Он присел на кровать и, осторожно прижимая Олесю к себе, поцеловал ее нежную шею, затем прошептал в ухо: – А тебе правда все‑все можно?
– Кто же об этом жену спрашивает? – Олеся звонко рассмеялась, встала с кровати и, достав из кармана цветастого халата ключ, заперлась изнутри. – Ключ и цветы принес утром Владислав, – объяснила она, – вы ведь с Иваном звонили, искали его...
Тут же, у двери, она развязала тесемки халата и передернула плечами. Он волнами осел у ее ног. Игорь, потрясенный, словно приклеился к кровати, впав в шоковое состояние.
Под халатом на Олесе не было ничего. Яркие солнечные лучи обтекали точеное тело с золотистым загаром, рельефно обрисовывая упругие груди, плоский живот и изящные стройные ноги, создавая как бы дымку, ореол, ауру вокруг крутых бедер и темного треугольника жестких курчавых волос...
– Ты меня любишь сегодня! А сколько еще будешь любить?
– Вечность! – Игорь облизал пересохшие вдруг губы. – Вечность и еще тысячу лет!
Оконное стекло легонько звякнуло. Он обернулся поглядеть на глупую птицу, пытающуюся прорваться в палату, и увидел в стекле маленькую дырочку. Он бы ее не увидел вовсе, если бы не трещины, паутиной расползшиеся. Что это? Услышав сзади всхлип, он резко обернулся. Все было так же, как и пять секунд назад, с небольшим дополнением: под левой грудью Олеси краснело пятнышко, из которого вытекали капли крови – одна, вторая, третья, – образовывая на теле кровавую канавку. А ее прекрасное тело клонилось, заваливалось в ту же, левую сторону, как бы перевешиваемое кусочком свинца, застрявшим внутри.
– Что это? – тупо повторил свою мысль Игорь, подхватывая падающую Олесю и укладывая ее на кровать. Очнувшись от шока, закричал, глядя не на нее, а на дырку в окне: – Кто это?!!
– Агафонов! – отозвалось эхо. Это было не эхо – последнее «прощай» Олеси. Умерла она через две секунды, резко дернувшись молодым, так и не испытавшим настоящей замужней жизни, телом...
А большое окно палаты стеклянно ахнуло, осыпаясь теперь уже крупными осколками: вторая пуля, с визгом срикошетив от противоположной стены, разнесла на куски вазу с цветами, стоявшую на столике в ушу. Инстинкт самосохранения сработал помимо воли Игоря – упав на пол, он перекатился к ножкам изголовья кровати. Как видно, зря – выстрелов больше не последовало. Он был жив, да! Но любовь у него отобрали. Вместе с любимой...
– Слушай, Игорь, так нельзя! Девятый день лакаешь коньяк, как газировку! Ты на свою рожу глянь! – Иван совал зеркало Игорю, валявшемуся в одежде на диване. Тот затянул в него и невольно охнул. Обрюзгшее, заросшее темно‑ржавой щетиной лицо как нельзя более подходило под определение «рожа». А Иван не унимался: –Ты знаешь, права поговорка: чтобы оценить свою сущность, надо поглядеть на поведение соседа и примерить его на себя. Я поглядел на тебя в запое – и бросил пить. Да, я в какой‑то мере благодарен водке – может быть, она меня и спасла от СПИДа! Но не век же ее жрать! И Олесю не вернешь даже удесятеренной дозой того, что ты перекачал из соседнего коммерческого ларька, я уж не говорю про мою непутевую Инку, и...
В дверь квартиры позвонили. Иван мягко спрыгнул босыми ногами с дивана, и в его руках очутился... никелированный «Лама Омни», выхваченный из‑под матраца кровати. Посмотрев в глазок, он облегченно вздохнул и откинул цепочку.
– Баба Зина прибыла! – Пистолет вновь нырнул под матрац.
Это действительно была она. Старушка влетела в квартиру и юлой завертелась на месте.
– И где они?
– В ванной, баб Зин, пошли помогу! – Они вдвоем с Иваном прошли в санузел и загремели там пустыми бутылками. Вскоре вышли, и взгляд шахтера споткнулся о картонную коробку с четырьмя полными «Наполеонами» – остатки полуторанедельных поминок. – И это забирай!
– Та как же можно, Ванюха, – питье‑то дорогое больно.
– Забирай, забирай, бабуля, нам оно больше не понадобится! – успокоил Иван ее совесть.
– Неужели бросили ковтать ее, окаянную?! – ахнула бабка и от избытка чувств перекрестилась. – Слава те, Господи! Ну пошли, подмогнешь!
Через десяток минут они вернулись – баба Зина тащила кастрюлю, из которой в прокуренную комнату прорвался аппетитный запах.
– Борщика свеженького принесла вам, а то больно на мартовских котов смахивать стали! Помянуть, конечно, надо (она была в курсе обеих трагедий), но в крайности ударяться не след. А ну, марш на кухню, марахвет буду наводить!
На кухне, хлебая наваристый украинский борщ, Игорь обратился к Ивану:
– Вопрос номер один: как с памятниками – все в порядке?
Они похоронили Инну и Олесю рядом – в одной оградке на местном кладбище. И памятники заказали одинаковые. И надписи – схожие:
