— Что это за татуировка?
— Змей. На руке.
— Это знак гангстеров. Они именуют себя мара.
Это название Жанна уже слышала. Мара появились в Центральной Америке в конце гражданских войн и сразу «прославились» особенно жестокими и кровавыми преступлениями. Наибольшей известности добились мара из Сальвадора — мара восемнадцать и мара Сальватруча. Банды враждовали и между собой. Принадлежность к той или иной группе определялась татуировкой, манерой одеваться и специальной жестикуляцией.
— Мне казалось, мара в основном действуют в Сальвадоре.
— А также в Гватемале. А теперь и до нас добрались.
Жанне припомнилась курьезная история. Правительство Сальвадора, решив покончить с бандитизмом, раскинуло невероятно широкую сеть. Хватали всех молодых парней с татуировкой. Арестовали около ста тысяч человек, девяносто пять процентов которых пришлось выпустить.
Дров наломали будь здоров. Пересажали глухонемых, имевших неосторожность переговариваться на улице с помощью языка жестов…
— Татуировка играет у них важную роль, — продолжала Эва Ариас. — Роль языка символов.
— А что символизирует змей?
— Понятия не имею. Говорят, что каждая татуировка соответствует совершенному убийству. Или тюремной отсидке. Про это мало что достоверно известно. Некоторые татуировки указывают на место в преступной иерархии. Как в России или Японии.
— При чем тут кровь?
— Есть банды, в основном гватемальского происхождения, члены которых верят в чистоту нашей расы. Нелепость, конечно. Население Центральной Америки вот уже четыре века представляет собой продукт смешения индейской и испанской крови.
— Вы что-нибудь знаете о бандах крайне правой ориентации?
— Зачастую они состоят из бывших солдат элитных подразделений, нанятых мексиканскими картелями для переправки наркотиков с континента на континент. Вряд ли их отбирали по расовому признаку. Тем не менее они помешаны на вопросах чистоты крови. Настоящие нацисты.
Жанна поднялась и встала лицом к лицу с высоченной никарагуанкой. От той веяло благословенной прохладой. Как от мраморных статуй в Риме, в самый жаркий полдень хранящих память о холоде каменоломен.
— Когда убийца приканчивал Агосто, — сказала она, — он бормотал что-то странное.
— Что именно?
— Что-то про глиняного человека. Потом про деревянного и кукурузного. Как будто приносил его в жертву этим людям. Вам это о чем-нибудь говорит?
Никарагуанка смяла в ладони пустую банку и швырнула ее в мусорное ведро. В глубине парка полицейские натягивали желтую ленту с надписью: «Precaución».[57] Двигались они вяло, словно из последних сил. Впечатление всеобщей усталости подчеркивала их форменная одежда, казавшаяся какой-то вылинявшей. Они словно сливались с запыленностью окружающего пейзажа.
— Конечно, говорит, — наконец соизволила ответить Эва. — Это все идет от майя.
— Майя? Но почему?
— Вам надо заглянуть в участок, подписать показания. Через час я за вами зайду.
— Мы куда-нибудь пойдем?
— Ко мне домой. Поужинаем. Между нами, девочками…
48
Вилла Эвы Ариас была похожа на виллу Эдуардо Мансарены, только поменьше и поскромнее. Те же веранды и террасы, выходящие прямо в сад, открывая дом шуршанию листвы, дневному зною и ночному нашествию комаров. Второе отличие заключалось в том, что внутри оказалось полным-полно детворы. Жанну познакомили со всеми: Летисия, девять лет, Антон — семь, Мануэла — тринадцать, Минор — четыре года. Эва спровадила всю компанию на кухню, пообещав через несколько минут к ним присоединиться.
Жанна стояла в гостиной и разглядывала фотографии на бамбуковом комоде. Эва Ариас, где-то в джунглях, в камуфляже, потрясая поднятым вверх автоматом. Эва Ариас, снова в полевой форме, в обнимку с каким-то парнем, тоже военным, похожим на Че Гевару. Эва Ариас на вручении диплома юриста…
Жанна не могла не позавидовать этому существованию, проходившему под знаком любви и революции. Эва была настоящая воительница, сражавшаяся и за свою страну, и за свое женское равноправие. На сердце у Жанны потеплело. Плюс еще детский гвалт в соседней комнате… После ада больничной палаты она очутилась в раю…
Но главное, она была жива. В который уже раз ей удалось избежать худшего. Слишком частые столкновения со смертью имели и свои плюсы. Они заставляли заиграть новыми красками каждое прожитое мгновение, позволяли по достоинству оценить вкус каждой прожитой минуты. Жанна чувствовала, как в ее венах пульсирует кровь. Как это было чудесно. Бесценное ощущение.
— Хотела бы я сказать, что то было прекрасное время… Но я сама в это не слишком верю…
Эва Ариас вернулась в гостиную. Жанна держала в руках фотографию: на ней Эва с торжествующе поднятыми вверх руками сидела на броне танка, окруженная толпой ликующих товарищей.
— Но все же… Революция, любовь…
— Не забывайте о том, откуда мы вышли. Диктатура. Репрессии. Насилие. Никому не пожелаю жить под властью Сомосы. Я, например, потеряла всю семью.
Жанна поставила рамку со снимком на место:
— А что сталось с Сомосой?
— Сбежал в Парагвай в семьдесят восьмом. Президент Альфредо Стресснер был его дружком. Дал ему охрану. Берег от покушений. Но не уберег. В каком-то смысле его конец был комичным.
— Как это?
— У Сомосы был недостаток — я имею в виду, один из многих недостатков, естественно. Он был жуткий бабник. И когда он начал клеиться к жене Стресснера, президенту это не понравилось. Он открыл границу сандинистам, и они убили Сомосу. Расстреляли из противотанкового ружья. Как у вас говорят? Ищите женщину?
Жанна взяла другой снимок Он изображал Эву вместе с ее «Че» в свадебных нарядах.
— Это мой муж, Альберто. Он умер два года назад. От рака.
— Соболезную.
— В годы революции мы чувствовали себя бессмертными. Непобедимыми. Но потом нам пришлось спуститься на землю. Политика, болезни, коррупция. Все пороки человеческой натуры… Они нас нагнали.
— Похоже, вы очень любили друг друга.
— Больше всего на свете Альберто любил революцию. И политику. Он был настоящий герой. В самом жестком смысле слова.
— Что значит «жестком»?
— Вы не читали мемуары Генри Киссинджера?
— Нет.
— Он там рассказывает о своем вьетнамском «альтер эго», Ле Дык Тхо, с которым он пытался вести мирные переговоры. «Ле Дык Тхо, — пишет он, — был человеком героической закалки. Нам трудно понять, что такие герои, как он, целиком состоят из воли, направленной на достижение одной-единственной цели. Они редко бывают приятными людьми: их нетерпимость граничит с фанатизмом, они не дают в себе развиться качествам, способствующим достижению согласия с прежним врагом». Альберто был как раз из
