Управляющий указал на хозяйственные постройки и пашни:
— Постепенно ты узнаешь каждую зону, в которой тебе разрешено появляться. Склады с инструментами. Риги. Силосные башни. Загоны для скота. А еще общую спальню, столовую. Кроме того, у нас есть образовательный центр и больница, куда пускают всех. Но попусту туда не таскайся.
Управляющий сунул план в карман и непринужденно прислонился к машине, скрестив руки на груди. Держался он дружелюбно, оставаясь властным.
— Есть и другие правила. К примеру, мы всем даем новые имена.
Он достал из куртки фальшивое удостоверение Волокина.
— Отныне ты не Николя Жирар, а, скажем, Иеремия.
— Иеремия так Иеремия.
— Пока ты у нас работаешь, мы будем называть тебя так. Твои документы мы сохраним. Здесь они тебе не нужны.
Как же его нарекли в прошлый раз? Наверняка библейским именем, но сейчас не припомнишь. Воспоминания оставались смутными. Обрывочными.
— Кроме того, — продолжал управляющий, — ты не имеешь права общаться с членами общины.
— А разве мы не вместе будем работать?
— Нет. Те, кто принадлежит к Колонии, зимой работают только в оранжереях.
— Понял.
— Это очень важно. Иногда мимо тебя будут проезжать колонны машин. Разговаривать с пассажирами запрещено. Также запрещено прикасаться к тем же предметам и материалам, что и они.
Волокин кивнул. Теперь он стоял навытяжку. По стойке «смирно», словно в знак покорности.
— Еще ты должен усвоить, что мы — религиозная группа. Мы следуем строгим правилам. Например, носим особую одежду и работаем не так, как другие. Не пытайся понять эти правила. Не обращай на них внимания.
Он счел уместным проявить заинтересованность:
— А вдруг эти правила… мне приглянутся? В смысле, для себя?
— Возможно, — улыбнулся управляющий, — такое часто бывает. Тогда и поговорим об этом. Но сейчас это ни к чему. Для начала постарайся хорошо работать.
— Буду стараться изо всех сил, месье.
— Воскресенье — выходной, но надо присутствовать на утренней мессе. И на концерте, который будет после мессы. Это наш подарок рабочим.
— Подарок?
— Слушать наш хор — форма очищения. А оно входит в недельный распорядок. Мы возделываем землю в полной чистоте. Нечего и говорить, что любые контакты с женщинами исключены.
Волокин промолчал в знак согласия. Управляющий улыбнулся. Он старался казаться приветливым, но его бесполый голос исключал всякую веселость. Как и любое человеческое чувство.
— Короче, тебе предоставлена только одна свобода — уйти отсюда. Можешь уехать, когда пожелаешь.
Волокин еще больше выпрямил голову, чтобы показать, что он все усвоил. Усвоил не только головой, но и всей шкурой.
— Сегодня же вечером тебе все объяснят насчет платы, страхования и социальных отчислений. Сейчас тебя проводят в дортуар, чтобы ты оставил свои вещи, а потом в центр распределения работы в восемнадцатом корпусе. Там тебе скажут, что ты будешь делать сегодня.
Волокин подхватил свою сумку.
— И последнее, — подытожил управляющий. — Что это такое?
Русский поднял глаза: на ладони управляющего лежал коробок спичек.
— Их нашли в твоей сумке.
— Да это мои спички, месье.
— Ты куришь?
— Нет, месье. Я держу их по привычке. Когда я пас скот и у меня садился фонарик, я зажигал свечу.
Управляющий улыбнулся и бросил ему коробок:
— Ребята проводят тебя куда надо. Потом за работу.
Волокин сел во внедорожник, на котором его сюда привезли. В этот миг без всякой причины он вдруг вспомнил легавого из Калькутты, с которым познакомился в 2003 году в Париже. Сотрудника бенгальского отделения Интерпола, который охотился во Франции за педофилом, распространявшим в Юго-Восточной Азии свои собственные фотографии с детьми.
Как-то вечером Волокин пригласил индийца во французский ресторан в надежде приобщить его к приправам менее острым, чем карри и специи. Бенгалец рассказал о распространенном у него на родине символе, который, по его словам, подходил для его собственного расследования: о «совершенном дожде». The perfect rain. Дожде, который выпадает, когда подует второй муссон, после того как первый ливень очистит воздух от загрязнений. Он мечтал о Сети и мире, полностью свободных от педофильской заразы. Когда им удастся их очистить…
Ворота открылись, и машина въехала внутрь Колонии. Воло понял, почему он вдруг вспомнил об этом символе. Он и сам мечтал о подобной чистоте. О мире, избавленном от Колонии. Расследование стало первым ливнем, смывшим нечистоты, позволившим собрать воедино крупицы истины. Теперь он достиг стадии «совершенного дождя». Полного очищения.
Но это будет кровавый дождь.
Волокин знал, что никому не даст пощады.
71
— Теперь давай все сначала.
— Ты офигел?
— А что, похоже? Делай, что говорят, Касдан, и через пару часов будешь дома.
— Твою…
— Кто бы спорил. Ну, выкладывай.
И Касдан снова начал рассказывать. О храме Иоанна Крестителя. О Вильгельме Гетце. О допросе мальчишек. О том, что узнал от Насера. И о том, как нашел жучки. У него не было причин о чем-то умалчивать. Лучше накормить их досыта. И поскорее с этим покончить.
— А что ты знаешь об убийстве Вильгельма Гетца?
— Бедняга умер от боли. Ему прокололи барабанные перепонки.
— Орудие преступления?
— С этим непонятно. Анализ слухового органа не выявил ни следа чужеродных частиц. Да ты и сам все знаешь. К чему заставлять меня повторять?
Вместо ответа Маршелье продолжал стучать по клавиатуре. Даже смешно, что приходится сидеть в своем прежнем кабинете на стуле, предназначенном для свидетелей или обвиняемого. Он так и не понял, какова его роль.
— Так как же с первым убийством? — продолжал Маршелье. — Ты что-нибудь слышал об уликах?
Касдан рассказал об отпечатках обуви. О частицах дерева. Потом сам заговорил о втором убийстве. О Насере и его «тунисской улыбке». Увечья были нанесены не тем оружием, которым проткнули барабанные перепонки, а скорее всего, ножом, изготовленным в девятнадцатом веке. Он упомянул о цитате из «Мизерере». О глубинном смысле этой молитвы. О грехе и прощении.
Эти комментарии исходили от Волокина, но об этом он промолчал, чтобы не подставлять парня. В конце концов, у Воло еще все впереди.
— Как по-твоему, почему убили Гетца и Насера?
