не тот. Очень высокий, размер обуви не меньше тридцать девятого. Для проформы он все же провел допрос. Живет в Баньоле, улица Сади-Карно, сорок пять. Учится в четвертом классе. Бас. Увлекается гитарой. Электрической, грохочущей, с насыщенным звуком. Отставной полицейский сфотографировал его взглядом: жесткие волосы, круглые очки. С виду больше похож на примерного ученика, чем на культового гитариста.
Между шестнадцатью и шестнадцатью тридцатью Тимоте был во дворе, разговаривал с подружкой по мобильному. Последний взгляд в круглые очки. Ни двойного дна. Ни секретов.
— Можешь идти, — разрешил армянин.
Кухонная дверь закрылась, оставив за собой тишину — и крест.
Касдан взглянул на свой список: ничего.
Шанс сдвинуться с мертвой точки не оправдался.
Девятнадцать тридцать.
Касдан поднялся.
Он знал, что ему делать дальше.
Но сначала надо съездить в Альфорвилль — за угощением.
4
В холле возвышались мраморные бюсты бывших директоров Института судебной медицины: Орфила (1819–1822), Тардье (1861–1879), Бруарделя (1879–1906), Туано (1906–1918)…
— Честно говоря, ты раздался.
Касдан обернулся: показался Рикардо Мендес в зеленом халате, на шее бейдж «ИСМ». В этом одеянии он из испанской оперетты перескочил в серию «Скорой помощи». Но смуглая кожа осталась при нем, а вместе с ней солнечное, золотистое очарование островов Карибского моря.
Касдан подмигнул ему и показал на статуи:
— Может, однажды и ты здесь окажешься?
— Ты меня достал. Я же сказал, что сам позвоню.
Армянин помахал стеклянной бутылкой и пластиковым пакетом:
— Тебе нужен перерыв, по глазам вижу. А я принес ужин!
— Некогда. Я по локоть в формалине.
Отставной полицейский указал на окна, за которыми темнел центральный сад:
— Устроим пикник на свежем воздухе, Рикардо. Закусим, выпьем по маленькой, и я тут же свалю.
— Ну достал… — Он снял перчатки и сунул в карман. — Пять минут, не больше.
Еще в девяностых годах по настоянию директрисы Института судебной медицины профессора Доминик Леконт двор морга превратили в цветущий сад. Место отдыха, засаженное кустами самшита и сирени, ландышами и нарциссами. Слева плакучая ива склонилась над фонтаном. Пусть и без воды, его круглый светлый бассейн действовал умиротворяюще. Правую стену украшала роспись. Полустертые женские фигуры, в томных позах застывшие на фоне кирпичных сводов. Старые приятели расположились на скамье, которую, похоже, кто-то приволок сюда из общественного сада. Касдан вынул свертки в алюминиевой фольге. Осторожно развернул один:
— Пахлава. Это вроде блинов с начинкой из меда и орехов.
— Их что, под мышками раскатывают? — прыснул Мендес.
— Попробуй, — сказал Касдан, протягивая ему бумажную салфетку. — А потом уже смейся.
Патологоанатом взял одну из лепешек, нарезанных треугольными кусками, и стал есть. Касдан последовал его примеру. Оба смаковали лакомство молча. Поодаль слышался гул машин на скоростном шоссе, проходившем за моргом, и время от времени с гудком проносились поезда надземного метро.
— Смотрел новости? — Касдан решил завязать разговор. — В Ассамблее наши дела продвигаются. Рассматривают проект закона…
— Предупреждаю, — выговорил Мендес с набитым ртом. — Если ты заведешься насчет армянского геноцида, я лучше сразу перелезу через стену и брошусь под колеса на шоссе.
— Ты прав. Мне надо следить за собой. Я стал повторяться.
— Ты всегда повторялся.
Касдан рассмеялся и снова порылся в пакете. Извлек из него два пластмассовых стаканчика и наполнил их густой белой жидкостью.
— Мацун, — пояснил он. — Это такой йогурт. А ты знаешь, что йогурт придумали армяне?
Они чокнулись. Мендес снова взялся за пахлаву.
— Вкусные фиговины. Ты их сам готовишь?
— Нет. Одна знакомая. Вдова из Альфорвилля.
— Просто находка.
— Настоящая жемчужина.
У них над головами прогудел поезд.
— Вдовы… — задумчиво повторил кубинец. — Мне бы тоже стоило о них подумать. При моей-то профессии — плевое дело.
Касдан снова наполнил стаканчики и, смеясь, провозгласил:
— За мужскую смертность.
Они выпили и замолчали. Изо рта у них вырывались облачка пара. Касдан поставил стаканчик и скрестил руки.
— Думаю скоро отправиться в путешествие.
— Куда?
— На родину. И в этот раз — по большому кругу.
— Какому кругу?
— Старина, если бы ты меня чаще слушал, то знал бы, что Армению самым скандальным образом растащили на части. От трехсот пятидесяти тысяч квадратных километров исторической территории осталось маленькое государство, занимающее десятую часть этих земель.
— И куда делось все остальное?
— Главным образом перешло к Турции. Я сменю имя и пересеку границы Анатолии.
— А имя-то зачем менять?
— Затем, что если ты приехал в Турцию и у тебя армянская фамилия, мало тебе не покажется. А если вздумаешь отправиться на гору Арарат, к тебе приставят военный конвой, и нет никакой уверенности, что ты оттуда вернешься.
— И что ты там забыл?
— Хочу посмотреть на первые в мире церкви. Когда в римских цирках христиан бросали на растерзание зверям, мы, армяне, уже возводили храмы. Я хочу обойти все места, где строительство велось еще в пятом веке. «Мартирии» — усыпальницы, в которых покоились останки святых мучеников. Часовни, выдолбленные в скалах, стелы… А потом посещу базилики золотого седьмого века. Я уже набросал маршрут.
Мендес взял еще пахлавы:
— Хрен знает что, а вкусно.
Касдан улыбнулся. Он дожидался, когда еда окажет свое действие. Мед, орехи, сахар. Все эти компоненты попадут кубинцу в кровь и погасят его попытки к сопротивлению. Патологоанатом тем временем грыз пахлаву, даже не подозревая, как она изнутри подгрызает его самого.
— Ладно, — произнес наконец армянин. — Что же тебе поведал этот труп?
— Сердечная недостаточность.
— Ты же клялся, что это убийство!
— Дай договорить. Сердечная недостаточность, вызванная острой болью.
Касдан подумал о крике, застрявшем в органе.
