«подопытных животных» под звуки хорала. Хансен высказал свои мысли вслух:
— Палачи-меломаны. Вам это ни о чем не напоминает? Ну конечно, о нацистах! В центре их зловещей системы была музыка! Хотя удивляться нечему.
— Почему?
— Сами врачи были немцами. Между собой они говорили по-немецки.
Древние кошмары возвращались к жизни, воспроизводя все те же схемы террора. Нацизм. Южноамериканские диктатуры. Почти природное родство.
После долгого колебания армянин решился задать главный вопрос:
— Что сделали с вами эти врачи?
— Я бы предпочел умолчать об этом. Они меня резали, кромсали, истязали… Разумеется, без анестезии. Я пережил все муки ада. Несмолкаемые детские голоса сливались с лязганьем инструментов и моими воплями, а боль буквально рвала мое тело на части…
Хансен умолк. Гости также хранили молчание. Темные глаза шведа закатились. Наконец Касдан решился вырвать у него последнее признание:
— Как вы спаслись?
Хансен вздрогнул. Постепенно улыбка вновь заиграла у него на губах.
— Как раз в этом месте моя история приобретает неожиданный оборот. Я хочу сказать, весьма оригинальный. Врачи предупредили меня, что собираются дать мне наркоз.
— Чтобы прекратить ваши страдания?
Расхохотавшись, швед допил свой бокал:
— Это не в их обычаях. Какое там. Они всего лишь хотели поиграть со мной.
— Поиграть?
— Хирурги склонились надо мной, чтобы объяснить, что у меня есть шанс спасти свою шкуру. Для этого достаточно дать правильный ответ… Они меня прооперируют. Удалят один орган. Потом дождутся, когда я очнусь от наркоза. И тогда я должен буду распознать свою боль. Догадаться, какой орган они удалили. Лишь при этом условии меня оставят в живых. Если я ошибусь, они будут удалять другие органы, но уже без обезболивания, пока смерть не прекратит мои мучения.
В маленькой гостиной повисло молчание. Такое же ледяное, как вечная мерзлота. Ни Касдан, ни Волокин не решались возобновить допрос.
Наконец Хансен заговорил снова:
— Я вспоминаю об этом, как о сне… Я мирно уснул под звуки детских голосов… Мое состояние походило на транс. В мозгу всплывали разные образы: коричневатая почка, черная печень, окровавленная мошонка… Что они у меня украдут? Удастся ли мне определить источник боли?
Швед остановился. Напарники задержали дыхание. Они ждали окончания рассказа.
— На самом деле, — прошептал Хансен, — мне повезло. Органы, которые мне удалили, — их оказалось два, — очень легко угадать.
Одним движением он поднял поседевшие пряди, окружавшие его лицо.
На месте ушей были зарубцевавшиеся швы, напоминавшие колючую проволоку. Касдан заставил себя взглянуть на них. Волокин отвел глаза.
Несчастный глухо произнес:
— Так что не удивляйтесь, что я не отзываюсь на стук в дверь. Только когда вы ее толкнули, я заметил, как она сдвинулась с места. И с тех пор как вы вошли, я читал у вас по губам. Хорал «Мизерере» в исполнении детей был последним, что я слышал в жизни.
35
— Арно? Касдан.
— Хочешь поздравить меня с Рождеством?
— Нет. Надо кое-что выяснить.
— Мы оба уже не у дел, старина. Ты разве не в курсе?
— Ты что-нибудь слышал о французских инструкторах, которые в семидесятых годах давали уроки пыток в Чили?
— Нет.
Голос Жан-Пьера Арно раздавался в салоне машины. Волокин слушал молча. Он как раз раскуривал очередной косяк. В пламени зажигалки его лицо светилось, словно окруженное нимбом. Похоже, рассказ Хансена потряс парня, хотя смерть Насера и отца Оливье оставила его равнодушным.
— Можешь проверить? — продолжал Касдан.
— Я уже восемь лет как на пенсии. Да и ты тоже. На носу Рождество, и я только что приехал к детям. Такие вот дела, старичок. Ничего не поделаешь.
Жан-Пьер Арно был полковником Третьего парашютного полка морской пехоты, в восьмидесятых годах вступил в ряды военной разведки и завершил карьеру инструктором по оружию. Тогда-то Касдан с ним и познакомился. Оба они бывали на курсах, которые устраивали производители автоматического и полуавтоматического оружия.
— А не мог бы ты выяснить? — настаивал Касдан. — Обзвонить коллег? Мне нужны имена тех французских экспертов.
— Это же древняя история. Наверняка никого уже нет в живых.
— Мы-то с тобой живы.
Арно расхохотался:
— Ты прав. Подумаю, что тут можно сделать. Только после праздников.
— Нет. Это срочно!
— Старый ты хрыч, Касдан.
— Так ты мне пособишь?
— Я перезвоню завтра.
— Спасибо, я…
— За тобой должок, так?
— В точку.
Смеясь, полковник повесил трубку. Похоже, привычка Касдана не замечать, что он давно вышел в тираж, и веселила его, и огорчала.
Волокин прошептал:
— Вы сегодня ночью одолжите мне тачку?
Касдан молча покосился на него. Парень наконец раскурил косяк и улыбнулся:
— Я уже понял, что «вольво» вам как родной.
— Какой там на хрен родной? Зачем тебе моя тачка?
— Надо кое-что проверить.
— Что?
— Хочу копнуть поглубже насчет детей. И насчет голосов. El Ogro — уверен, это очень важно. Чилиец проработал в Париже двадцать лет. Я разыщу всех певчих, у которых он был регентом. Даже самых первых. Особенно их. Они вспомнят. И расскажут мне.
Касдан включил зажигание.
— У нас есть дела поважнее. Нужно разрабатывать политический след. Так или иначе, прошлое настигло Гетца.
— Здесь все связано. Дети-убийцы. «Мизерере». Чилийская диктатура. Все три жертвы одновременно преступники. Дайте мне время до утра, чтобы разобраться с этим. А завтра мы первым делом возьмемся за тогдашние франко-чилийские секретные делишки. Обещаю.
Касдан поехал по улице Шапель в сторону надземного метро.
— О'кей, — произнес он устало. — Я сойду и оставлю тебе тачку. Но не подведи меня, понял? Завтра в восемь — за работу. Рождество нам на руку. Уголовка притормозит, но и на месте стоять не будет…
