— Да. Кости яка. Наверняка следы ножен. Я тут кое-кому позвонил. Возможно, это ритуальный нож из Тибета. Нечто вроде талисмана, который изгоняет призраков и ночные страхи. Короче, снова что-то непонятное.
Касдан попытался думать, но усталость взяла свое. К тому же новый кусочек головоломки переполнил чашу. Слишком много странностей. И к тому же никак между собой не связанных.
Он попрощался с патологоанатомом и вернулся в гостиную, запретив себе думать. Сел с кружкой кофе в руке у одного из мансардных окон, выходящих на церковь Святого Амвросия.
И здесь он попытался обрести покой, пережевывая другие пытки, другие ужасы, которые хотя бы были ему привычны. Раз уж его мучают кошмары, пусть они будут своими.
Густые заросли, тропа из латерита.
Он откинулся в кожаном кресле и позволил себе перенестись в Камерун.
К тому изначальному кошмару, который все объяснял.
37
Ночь на проводе.
Сначала Воло вернулся в дом 15–17 по улице Газана и перерыл музыкальный салон Гетца. Пока не отыскал профессиональный архив чилийца. Довольно любопытный архив: это оказался не список хоров, которыми Гетц руководил, а перечень произведений, исполнявшихся под его управлением. Рядом указана дата концерта, число хористов и название церкви.
Мотет Дюрюфле исполнялся в Нотр-Дам-де-Шан в 1997 году. «Ave Verum» Пуленко в церкви Святой Терезы в 2000-м. Адажио Барбера в Нотр-Дам-дю-Розер в 1995-м… Список оказался длинным. Кроме того, Гетц записал несколько дисков. «Мизерере» в 1989-м, «Детство Христа» в 1992 году…
Вот дерьмо. Ему были знакомы эти произведения, и при одной мысли о них его уже выворачивало. Он сосредоточился на именах и датах, чтобы отвлечься от звучавшей в голове навязчивой музыки. В течение почти двадцати лет Гетц дирижировал восемью разными хорами, по шесть-семь лет каждым.
Волокин переписал в блокнот названия приходов, из которых четыре были ему уже известны, и обзвонил одного за другим всех священников.
Семь из восьми взяли трубку. Заспанные священники или ризничие, не понимавшие, что происходит. Волокин предупреждал их: пусть приготовят свои архивы, потому что он сейчас подъедет, и ему совсем не до шуток. Он занят расследованием тройного убийства.
Он ехал через Париж в машине Касдана. Врывался в ризницу. Просматривал архивы хора. Как правило, реестры были в порядке, и он без труда находил списки детей, певших под управлением Гетца, и координаты их родителей.
И звонил им. Посреди ночи. Совершенно незаконно. Он не имел права вести это расследование и тем более досаждать людям посреди ночи, к тому же в канун воскресенья 24 декабря. Но все зависело от его силы убеждения в момент контакта.
Выглядело это примерно так:
— Капитан полиции Седрик Волокин, отдел по защите прав несовершеннолетних.
— Что?
— Полиция, месье. Просыпайтесь.
— Это розыгрыш?
Гнусавый, заспанный голос. Воло шел напролом:
— Хотите узнать мой регистрационный номер?
— Но ведь сейчас ночь!
— Ваш сын действительно пел в хоре в Нотр-Дам-дю-Розер в девяносто пятом году?
— Ну… да. В общем, кажется… Я… А в чем дело?
— Он по-прежнему живет с вами?
— Э-э-э, нет. Не понимаю…
— Можете дать мне его новые координаты?
— Да что происходит?
— Не беспокойтесь. Просто небольшая проблема с тогдашним регентом.
— Что за проблема?
— Его убили.
— Но мой сын…
Именно в этот миг Воло повышал голос:
— Вы дадите мне его координаты или предпочитаете, чтобы я приехал за вами?
Как правило, он получал номер телефона в ту же минуту. И звонил бывшему хористу. Чтобы снова услышать сонный голос и невнятные ответы. Мальчишки, ставшие взрослыми, ничего не могли припомнить. Пришлось перетрясти три прихода, сделать около сорока звонков, подкрепиться в «Маке» на площади Клиши, который работал в два часа ночи, прежде чем удалось нащупать кое-что серьезное. В церкви Святого Иакова на улице О-Па в Пятом округе.
Воло дозвонился родителям Режиса Мазуайе в три сорок ночи. Поартачившись, отец, простой рабочий с характерной речью, раскололся. В 1989 году его сын, певчий-виртуоз, исполнил сольную партию для диска «Мизерере», записанного в церкви Святого Евстахия в Сен-Жермен-ан-Лэ.
Сейчас ему двадцать девять лет, он открыл автомастерскую в Женвилье. Там и работает, и живет.
Волокин набрал номер. Его ждал сюрприз. После второго звонка ему ответил бодрый незаспанный голос. Без всякого предисловия полицейский спросил:
— Вы не спали?
— Я ранняя пташка. Да и работы поднакопилось.
Русский представился и стал задавать вопросы, готовый услышать в ответ все то же бессвязное бормотанье. Но Режис Мазуайе помнил все до мельчайших подробностей. Воло догадывался, что механик страстно увлекался пением, а записанный под руководством Гетца диск стал одной из вершин его жизни. Мазуайе спросил:
— Что случилось с месье Гетцем? У него неприятности?
Воло выдержал паузу. Похоронным голосом сообщил печальную новость. Повисло молчание. Очевидно, в голове его собеседника столкнулись две эпохи: волнующее прошлое и настоящее, полное ужаса и насилия, которое перечеркивало светлое воспоминание.
— Как… Я хочу сказать, как его убили?
— Избавлю вас от подробностей. Расскажите мне о нем. О его поведении.
— Мы были очень близки.
— Насколько?
Тот тихо рассмеялся в ответ.
— Не так, как вы думаете, капитан. Ведь вы, легавые, видите зло повсюду…
Воло стиснул зубы, чтобы не ответить, что зло действительно вездесуще. Но вместо этого приказал:
— Опишите мне ваши отношения.
— Месье Гетц доверял мне.
— Почему?
— Потому что он заботился обо мне. Он думал, что как певец я могу далеко пойти. Только надо спешить. Время было на исходе. Мне уже исполнилось двенадцать лет. До ломки оставался год или два.
— Он казался вам обеспокоенным?
— Пожалуй, да.
— В восемьдесят девятом году?
Волокин задал вопрос наудачу. Тем больше он удивился, попав в яблочко.
