— Иногда, — продолжал Мазуайе, — мы с ним по вечерам задерживались, чтобы порепетировать, и я чувствовал его тревогу. У меня сохранилось это ощущение напряженности. Впрочем, я знал, чего он боится.
— Чего же?
— Однажды вечером, когда я репетировал «Мизерере» для будущей записи, Гетц казался особенно нервным. Он то и дело окидывал церковь взглядом, словно что-то могло появиться из-за угла.
— Продолжайте.
— А потом он расплакался. Меня это потрясло. Я думал, взрослые не плачут.
— И что он вам сказал?
— Кое-что странное… Он сказал, что дети не зря верят в сказки, которые им рассказывают. И что иногда людоеды вполне реальны…
Волокин почувствовал, как встали дыбом волосы у него на затылке:
— Он говорил вам о людоедах? А он употреблял выражение «Е1 Ogro»?
— Да. Припоминаю. Он произнес именно это слово. По-испански.
— Дайте мне ваш адрес.
Мазуайе продиктовал свои координаты. Волокин предупредил:
— Я захвачу круассаны.
Русский все еще находился в церкви Святого Иакова на улице О-Па. Ризничий ушел спать, оставив боковую дверь открытой.
Прежде чем уйти, он хотел кое-что проверить. То, что уже некоторое время не давало ему покоя. Он набрал номер мобильного испанского полицейского из Тарифы. Тот говорил по-французски. Они вместе работали над делом педофила, который подбирал африканских детей-нелегалов и заставлял их сниматься в фильмах в стиле «гонзо». Самая дикая мерзость, да еще с гнусным довеском.
— Хосе?
— Да?
— Говорит Волокин, Хосе. Просыпайся, у меня срочное дело.
Испанец прочистил горло и отыскал несколько французских слов в глубине своего затуманенного сознания:
— В чем дело?
— Нужна информация об одном испанском слове.
— Каком еще слове?
— El Ogro — что это значит?
— Людоед, как и по-французски.
— И только?
Испанец, казалось, задумался. Волокин представил, как он в темной спальне стряхивает с себя остатки сна, стараясь обрести ясность мысли.
— Скажем, это чуть больше, чем просто людоед.
— То есть?
— «Е1 Ogro» — то же, что «бука» по-французски или «boogeyman» по-английски.
— Тот, кто крадет детишек, когда они спят?
— Вот-вот.
— Спасибо, Хосе.
Он отключил мобильник. Сунул записи в свой ягдташ. Надел куртку. Когда он выходил, ему послышался подозрительный скрип в конце нефа, возле главного входа.
Он огляделся. Каменный зал освещала только лампочка в кабинете. Насторожившись, Воло потушил ее и стал ждать. Через витражи сочился слабый свет уличных фонарей. Ни звука, ни шороха. И все же сквозь тишину церкви, как ему казалось, пробивались неразличимые отголоски. Кто здесь?
Новый шорох в глубине хоров, ближе к алтарю. Русский поднялся на основание колонны, возвышавшееся над рядами стульев.
Он по-прежнему ничего не видел, но обрел уверенность.
Он здесь не один, а «их» несколько…
Вдруг он различил острую, как кинжал, тень, которая падала на центральный проход в слабом свете круглого витража. Эту вытянутую тень венчала шапочка. Или фуражка.
И все исчезло. Снова послышался шорох. На этот раз с другой стороны, у алтаря. Поворачивая голову, Волокин заметил, как тень промелькнула в углу между корпусом органа и колонной. Привидение не выше метра сорока. В зеленой шапке. Господи, что происходит? Ощущение было как под наркотой.
В полной тишине протекла минута. В тот самый миг, когда он решил, что ему все померещилось, послышался приглушенный смешок. Затем еще один, в другом месте. И еще один… Звуковые болотные огоньки.
Волокин ощутил в венах странный жар вперемешку с ледяными струйками страха. Он сам не заметил, как на губах у него появилась улыбка. «Вы здесь…» — прошептал он голосом, идущим из далекого прошлого.
И раскинул объятия, будто святой Франциск Ассизский, говорящий с птицами.
Но в следующее мгновение паника взяла верх, вырвав его из бредового состояния. В уголке сознания билось убеждение: против них у него нет ни единого шанса.
Дверь, которую ризничий оставил открытой, была всего в нескольких шагах. Шуршание под органом стало сигналом. Волокин сделал три шага в сторону. Нашел дверной проем. И скрылся, словно похититель церковных реликвий.
38
Дефанс. Нантер-Парк. Нантер-Университет…
Волокин мчался по автомагистрали, нависавшей над серой равниной предместья, рассекая его как на скутере. Он хорошо знал эту дорогу. По ней он ездил навещать старую Николь в приют в Эпине-сюр-Сен. Он делал это скрепя сердце. Никакой нежности к старой воспитательнице он не испытывал. Ему никогда не хотелось излить душу поддельной матери. У него нет семьи. И никогда не было. Он и не думал искать ей замену. Волокин хотел быть крутым. И в то же время в каком-то смысле чистым. Настоящий сирота. Никем и ничем не связанный. Без корней, без прошлого.
Чтобы отвлечься от этих мыслей, он включил радио. «Франс-Инфо». Без конца повторялось сообщение о смерти отца Оливье. Не так часто накануне Рождества в церкви убивают священника. Волокин слушал эти новости не без удовлетворения. Ни слова об убийстве Гетца. Ни об убийстве Насера. Пока СМИ сосредоточились на прошлом отца Оливье, он же Ален Манури, которому в 2000-м и 2003 году предъявлялось обвинение в нападении с целью изнасилования. Журналисты быстро раскопали темное прошлое священника. И неудивительно: Волокин himself[12] анонимно обзвонил их. Он предпочел направить их по ложному следу, чтобы не путались под ногами. Теперь русский был уверен: речь шла не о педофилии. По крайней мере, не в обычном смысле этого слова.
Режис Мазуайе дал совершенно четкие указания: ехать в сторону порта Женвилье, ориентируясь на высокую трубу, которая видна отовсюду. Автомастерская примыкала к площади перед поселком Кальдер, расположенным у подножия этой трубы.
Никакого навигатора в машине Касдана не было и в помине. Как и любых других новейших технологий. Нескольких движений Волокину хватило, чтобы вернулись забытые рефлексы. Он вспомнил машины восьмидесятых годов. Чувствительность переключателя скоростей. Урчание двигателя. Салон, пропахший кожей и смазкой. Такая машина — словно продолжение тебя самого. Ею действительно управляешь. Довольно приятное ощущение. Он испытывал приязнь к этой старой тачке, полной воспоминаний. В ней было что-то от самого Касдана.
Порт Женвилье. Он съехал с автомагистрали. Углубился в предместье. Окружающее уродство подавляло. Бесконечная череда поселков и заводов. Целые кварталы цвета грязного металла. Мир,
