— Секту никто не распускал. «Асунсьон» все еще существует.
— Где?
— Поговаривали о Парагвае. Об островах Вьерж. О Канаде. А по-моему, самая невероятная гипотеза ближе всего к истине.
— Что за гипотеза?
— Хартманн со своей шайкой поселился в Европе. Точнее, здесь, во Франции. Разве ваша прекрасная страна не славится толерантностью?
Волокин переглянулся с Касданом: на его лице он прочел изумление, которое испытывал сам. Подобное предположение проясняло многие аспекты дела.
— И что ты об этом знаешь?
— Ничего не знаю. И знать не хочу. Но сама мысль не кажется мне нелепой. Во Франции обосновались тысячи сект. Почему бы в их числе не быть и Колонии?
— Кто ею правит?
— Король умер. Да здравствует король! Дух Хартманна все еще властвует. Кто-нибудь из его «министров» наверняка подхватил эстафету.
Волокин задумался. Секта, в основе которой зло и наказание. Община, где пытают детей и соблюдают кошмарные правила. Не может быть, чтобы он не слышал о ней у себя в отделе.
Сильный приступ тошноты положил конец его размышлениям. Ему было так плохо, что он с трудом стоял на ногах. Мускулы свело судорогой. Грудь сдавило так, что захрустели ребра. Неужели ломка? В голове осталась одна мысль: поскорее закончить этот допрос.
— Ты не подкинешь нам след, чтобы найти Колонию? — настаивал Касдан.
— Нет. И сами вы ничего не найдете. Если секта во Франции, поверьте мне, она невидима.
Волокин отошел к двери: ему нужно было выйти. Касдан, видимо, понял, в чем дело. Он шагнул вперед и поддел великана:
— Ты все еще их боишься?
— Боюсь? Милош никогда не боится. Ему больше нельзя причинить боль. Это невозможно.
Учитель садомазохизма оперся о ручку трона. Снова послышался звон бутылочного стекла.
Волокин, отступая, видел всю сцену как сквозь темную пелену.
— Что вы думаете? По-вашему, воспитание не оставило на мне никаких следов? Боль живет во мне постоянно, мальчики. Но у меня к ней иммунитет.
Волокин достиг двери. Он нюхом чуял близость взрыва, вспышки Зла.
— Милош не боится Зла. Он сам боль.
Рывком он распахнул свой черный плащ. На голом жирном торсе красовалось множество медицинских банок. Под каждым из стеклянных шариков, присосавшихся к его коже, скрывался свой собственный кошмар — пиявка, скорпион, паук-птицеед, шершень… Легион, порожденный белой горячкой, пожирал покрасневшую, окровавленную плоть.
54
— Алло?
— Это Волокин.
— Что?
— Седрик Волокин.
Трубку сняли только после двенадцатого звонка. И неудивительно — в четыре часа утра. На том конце царила вязкая, окутанная мраком и сном тишина.
— Ну ты даешь, — наконец произнес голос. — Что у тебя там? Ты в курсе, который час?
— Я веду расследование.
— А я-то тут при чем?
— Мне надо с тобой поговорить.
— О чем, черт побери?
— О сектах во Франции.
— Нельзя подождать до завтра?
— Уже завтра.
Снова молчание. Волокин бросил на Касдана торжествующий взгляд, словно вскрывал сейф, который готов был поддаться.
— А ты где?
— У твоего дома.
— Быть того не может.
Самое время нанести решающий удар.
— Не забывай, Мишель, ты у меня в долгу.
Тот испустил тяжкий вздох и пробормотал:
— Сейчас открою. Только не шуми. Здесь все спят.
Волокин выключил работавший на громкой связи мобильник Касдана. Он собирался выйти из машины, когда армянин сказал:
— Погоди. Хотелось бы знать, кто этот тип?
— Мишель Даламбро. Парень из внутренней разведки. Он входил в группу, которая изучала секты в девяностых годах. Сейчас он работает в отделе по борьбе с изуверскими сектами. Так что он в теме.
— А что значит: «Ты у меня в долгу»?
— Долгая история.
— Пока он ищет тапочки, ты как раз успеешь ввести меня в курс дела.
Волокин перевел дыхание, прежде чем в сжатом виде изложить даты и факты.
— Дело было в две тысячи третьем. Ребята из внутренней разведки держали под колпаком одну ассоциацию. Не то чтобы секту. Центр для умственно отсталых детей в Антони. Там применялись эзотерические методы. Во внутренней разведке их называют «знахарскими». Руководители центра брали с родителей крупные суммы, а их методы казались подозрительными.
— И что произошло?
— Даламбро провел расследование. Он допросил директора. Составил безупречный рапорт. По его мнению, этот тип был белее снега.
— И все?
— Нет. Через год чьи-то родители подали жалобу. Им не отдавали детей. Материалы поступили к нам, в отдел по защите прав несовершеннолетних. Я сам отправился в центр и допросил директора. Как умел. Парень раскололся.
— И до чего ты докопался?
— Он возил умственно отсталых детей, по два, по три человека, на прогулку в своей машине. Насиловал их. Заставлял трогать друг друга. И снимал на пленку. Если бы Даламбро вовремя учуял, откуда ветер дует, детишки страдали бы годом меньше.
— Всякий может ошибиться.
— Именно поэтому я порвал его рапорт. Никто во внутренней разведке не узнал, как Даламбро облажался. С тех пор он передо мной в долгу. Когда мне негде спать, он зовет меня к себе. Я знаю, что всегда найду у него кров и стол.
Касдан распахнул дверцу и широко улыбнулся:
— Мы все одна большая семья.
Воло взглянул на дом:
— Надеюсь, я не ошибся. Они все так похожи.
Мишель Даламбро жил в стандартном поселке неподалеку от Сержи, застроенном совершенно одинаковыми домиками. Шары уличных фонарей выступали на ночном небе, как карманные луны. Дома с красными крышами и белыми оштукатуренными фасадами тянулись вдоль аллей до самого горизонта, словно
