выслушал, и на его губах заиграла улыбка. «Чтобы найти аистов, спутник не нужен. Пойдемте».
Мы сели в машину — сияющую чистотой «Шкоду». На выезде из Братиславы нас встретили огромные промышленные комбинаты, над которыми возвышались кирпичные трубы, полностью в духе социалистической символики. Нас преследовали усиленные жарой жуткие неотвязные запахи — тошнотворные, раздражающие. Дальше тянулись гигантские карьеры, населенные металлическими чудовищами. Наконец показались поля, пустынные и голые. Индустриальное зловоние сменилось запахом удобрений. Казалось, все вокруг было посвящено сверхпроизводству, истощавшему силы земли.
Мы ехали среди полей пшеницы, риса, кукурузы. Вдалеке виднелись тяжелые тракторы, вздымавшие тучи колосьев и пыли. Солнце палило уже не так нещадно, воздух стал прозрачнее. Ведя машину, Жоро одновременно внимательно вглядывался в горизонт, видел то, чего не видел я, и останавливался в тех местах, которые, как мне казалось, не отличались от других.
Наконец, он повернул на узкую каменистую дорогу, где царили тишина и покой… Теперь мы ехали вдоль застывшей зеленой лагуны. Вокруг сновало множество птиц. Цапли, журавли, коршуны, волоклюи то и дело проносились мимо, как артиллерийские снаряды. И никаких бело-черных птиц. Жоро досадливо поморщился. Отсутствие аистов казалось ему событием из ряда вон выходящим. Мы стали ждать. Жоро, бесстрастный, как статуя, не выпускал из рук бинокля. Я сел рядом с ним на раскаленную землю. Воспользовавшись паузой, я решил расспросить его:
— Вы занимаетесь кольцеванием аистов?
Жоро опустил бинокль.
— А зачем? Они улетают, потом возвращаются. Зачем их нумеровать? Я просто знаю, где они гнездятся, вот и все. Из года в год каждая птица возвращается в свое собственное гнездо. Все происходит с математической точностью.
— Вам удается разглядеть окольцованных птиц во время перелета?
— Да, конечно, некоторых я вижу. Даже веду им счет.
— Ведете счет?
— Я стараюсь разглядеть номера и записываю их. Фиксирую место, дату, время. За это я получаю вознаграждение. От одного швейцарца.
— Макса Бёма?
— От него самого.
Макс не предупредил меня, что Жоро один из его «часовых».
— И как давно вы получаете от него деньги?
— Лет десять.
— Почему он это делает, как вы думаете?
— Потому что он сумасшедший.
Жоро повторил: «Сумасшедший», — и покрутил пальцем у виска.
— Весной, когда аисты возвращаются, Бём звонит мне каждый день: «Ты видел номер такой-то? А такой-то? А вот еще такой-то видел?» В эту пору он бывает просто не в себе. Когда наступает май и все птицы уже на месте, он вздыхает с облегчением и перестает мне названивать. В нынешнем году произошло что-то ужасное. Из множества птиц вернулись единицы. Я думал, он не переживет. Однако все обошлось, он продолжает мне платить, а я выполняю свои обязанности.
Жоро внушал мне доверие. Я решил не сообщать ему, что швейцарец умер, и объяснил, что тоже работаю на Макса Бёма. Благодаря этому между нами установились вполне дружеские отношения. Поначалу в глазах Жоро я был пришельцем с Запада, богатым ничтожеством. Однако узнав, что мы оба работаем на одного и того же человека, он тут же стал более открытым. Теперь он обращался ко мне на «ты». Я достал фотографии аистов и пошел в наступление:
— У тебя есть какие-нибудь соображения по поводу исчезновения наших птиц?
— Исчезли только определенные птицы.
— Что ты имеешь в виду?
— Не вернулись только окольцованные аисты. Главным образом те, у которых было по два колечка.
Эта информация имела огромное значение. Жоро взял у меня из рук фотографии.
— Посмотри-ка, — произнес он, протягивая мне несколько снимков. — Большая часть птиц окольцована дважды. Видишь, у них два колечка, — настойчиво повторил он. — И оба на правой лапке под суставом. Это означает, что все они какое-то время не могли летать.
— То есть?
— В Европе принято в первый раз кольцевать аистят, когда они еще не умеют летать. А чтобы надеть второе колечко, надо, чтобы спустя какое-то время птица снова, по той или иной причине, оказалась не в состоянии летать: например, она заболела, или ее ранили. Тогда-то ей и надевают второе кольцо. И фиксируют на нем время ее лечения. Вот здесь это хорошо видно, смотри.
Жоро протянул мне снимок. На двух колечках можно было отчетливо различить две даты: апрель 1984-го и июль 1987 года. Следовательно, в трехлетнем возрасте этот аист попал на лечение к Максу Бёму.
— Я вел записи, — добавил Жоро. — В семидесяти процентах случаев исчезали именно дважды окольцованные аисты. Калеки.
— И что ты об этом думаешь? — спросил
Жоро пожал плечами:
— Может, в Африке, Израиле или Турции появилась какая-нибудь болезнь. Может, именно такие аисты менее выносливы, чем другие. Может, колечки мешают им нормально добывать пищу среди растительности. Не знаю.
— Ты говорил об этом Бёму?
Жоро меня уже не слышал. Он поднес к глазам бинокль и тихонько пробормотал:
— Ага. Вот они. Там…
Прошло несколько секунд, и в небе появилась струящаяся и колышущаяся стая птиц светлой окраски. Они приближались. Жоро выругался по-словацки. Он ошибся: это были не аисты. Прямо над нашими головами на довольно большой высоте пролетели цапли. Тем не менее Жоро продолжал наблюдать за ними просто из удовольствия. В волнующей тишине летнего вечера я наблюдал за поведением хищных птиц. Меня поразили их удивительное изящество и легкость, так не свойственные человеческим существам. Глядя на этих пернатых, я понял, что нет ничего более таинственного, чем мир птиц, чем их природная грация, когда они мчатся, рассекая крыльями небо.
Наконец, Жоро тоже уселся на землю, пристроившись рядом со мной, и отложил в сторону бинокль. Он принялся свертывать сигарету. Я посмотрел на него и понял, почему он не захотел пожать мне руку. Его руки были изуродованы ревматизмом. Первые фаланги пальцев скрючились под прямым углом. Как у актера Жюля Берри, умело использовавшего свое увечье в довоенных картинах. Как у Джона Кэррадайна, снимавшегося в фильмах ужасов: тот не мог даже пошевелить своими окаменевшими костяшками. Между тем Жоро свернул папиросу за несколько секунд. Прежде чем закурить, он вновь заговорил:
— Сколько тебе лет?
— Тридцать два.
— Там, у себя во Франции, где ты живешь?
— В Париже.
— Ах, Париж, Париж…
В устах этого пожилого человека затасканное восклицание приобрело неожиданно глубокий смысл. Жоро закурил папиросу и устремил взгляд к горизонту.
— Бём заплатил тебе, чтобы ты отправился вслед за аистами?
— Именно так.
— Классная работенка! Думаешь, тебе удастся разведать, что с ними произошло?
— Надеюсь.
— Я тоже надеюсь. Ради Бёма. Если не получится, он помрет.
Я помолчал, потом решился:
— Жоро, Макс Бём умер.
