какою бы она ни была. Эти несчастные выродки вступали в жизнь, как в зрительный зал, и уходили со спектакля с разочарованным видом пресыщенных баловней судьбы. Но даже сейчас комиссар ужасался тому, что с ними проделали, не спросив их согласия. Такого и злейшему врагу не пожелаешь.
Люиз тем временем торжественно заканчивал свою речь:
– Это юное поколение призвано еще более поднять престиж нашего университета и...
Ньеман бесцеремонно прервал ректора. Запихивая в коробку карточки, он глухо бросил ему:
– Ну-ну, радуйтесь, пока можете! Это юное поколение еще прославит ваш университет так, как вам и не снилось!
Ректор изумленно воззрился на полицейского. Тот хотел было продолжить, но перехватил полный ужаса взгляд Люиза, который прошептал:
– Что с вами? Смотрите... кровь!
Ньеман опустил глаза и увидел блестящую темную лужицу на столе. Терзавшая его лихорадка объяснялась просто: у него снова открылась рана на виске. Комиссар пошатнулся, увидел собственное лицо в черном, лаково блестевшем озерце крови и подумал: может, это и есть последнее из отражений в жуткой серии убийств?
Он не успел ответить себе на этот вопрос. Секундой позже он потерял сознание и грохнулся на колени, уткнувшись головой в стол. Словно решил снять маску со своего лица, погрузив его в густую кровавую жижу.
56
Свет. Мягкое гудение. Тепло.
Пьер Ньеман не сразу сообразил, где находится. Потом он смутно разглядел чье-то лицо, обрамленное бумажным чепцом. Белый халат. Неоновые лампы. Больница! Сколько же времени он провалялся тут без сознания? И откуда эта смертельная слабость, от которой руки и ноги словно свинцом налиты? Он попытался заговорить, но изо рта не вылетело ни звука. Изнеможение прочно приковало его к шуршащей клеенчатой койке.
– Сильное кровотечение. Придется делать гемостаз височной артерии.
Распахнулась дверь, скрипнули колесики каталки. Безжалостный белый свет брызнул Ньеману в глаза, заставив прижмуриться. Раздался другой голос:
– Начинайте переливание.
Полицейский услышал позвякивание, ощутил холодное касание инструментов. Повернув голову, он увидел трубки, свисавшие с тяжелого резинового кармана, который ритмично надувался и опадал под напором воздуха.
Значит, сейчас его погрузят в бесчувствие, сладковатое, тошнотворное бесчувствие анестезии. Он ослепнет от этого невыносимо яркого света именно тогда, когда узнал наконец мотив убийств, проник в тайну жуткой серии преступлений. Его лицо исказила горькая гримаса. Внезапно чей-то голос приказал:
– Вводите диприван, двадцать кубиков.
Ньеман понял, что сейчас произойдет. Собрав последние силы, он схватил руку врача, державшую электрический скальпель, и прохрипел:
– Не надо наркоза!
Врач застыл от изумления.
– Как это «не надо»? Да у вас голова надвое раскроена! Должен же я вас зашить!
Ньеман еле слышно прошептал:
– Местный... Сделайте местный.
Врач со вздохом отъехал от него на своем стуле со скрипучими колесиками и бросил анестезиологу:
– О'кей, вколите ему ксилокаин. Максимальную дозу. Можно до сорока кубиков.
Ньеман расслабился. Его уложили на стол с высоким подголовником, так, чтобы мощная лампа с отражателем освещала рану на виске. Остальную часть головы прикрыли бумажным полотенцем, и он перестал видеть.
Полицейский сомкнул веки. По мере того как врач и сестры обрабатывали рану, боль отступала, мысли начали путаться, сердце билось все медленнее. Он готов был соскользнуть в приятное забытье.
Тайна... Тайна семей Кайлуа и Серти... Даже она сейчас словно подернулась легкой дымкой, уплывая куда-то вдаль... Вместо тревожных мыслей явилось лицо Фанни, ее тело – смуглое, сильное, горячее, гладкое и округлое, как вулканические камни, обожженные огнем, обкатанные ветром и волнами... Фанни... Видения проплывали у него в голове, легкие, точно шепот, точно шуршание шелка или дыхание эльфов...
– Стойте!
Приказ, резкий, как удар хлыста, разорвал тишину операционной. Наваждение растаяло.
Чья-то рука сорвала покров с его глаз, и в белой волне света перед Ньеманом возник дьявол с длинными косами. Дьявол размахивал перед испуганными медсестрами и врачом трехцветной книжечкой.
Карим Абдуф.
Ньеман взглянул направо: темные трубки по-прежнему несли в его тело кровь. Эликсир жизни. Животворный сок артерий.
Хирург взялся за ножницы.
– Не прикасайтесь к нему! – выкрикнул Карим.
Врач застыл с поднятой рукой. Лейтенант подошел к столу и оглядел рану Ньемана. Теперь она была стянута нитками, как мясо для жарки. Врач пожал плечами.
– Но мне же надо обрезать концы...
Карим настороженно озирался.
– Как он?
– Нормально. Потерял много крови, но мы ему сделали солидное переливание и зашили рану. Только операция еще не закончена и...
– Вы его напихали этой гадостью?
– Какой гадостью?
– Ну, чтобы усыпить.
– Всего лишь местная анестезия...
– Тогда живо гоните амфетамины. Что-нибудь возбуждающее. Я должен его расшевелить.
Карим обращался к врачу, не спуская глаз с Ньемана. Он добавил:
– Скорее! Это вопрос жизни и смерти. Врач встал и вынул из плоского аптечного ящичка маленькие пилюли в пластиковой упаковке. Карим ободряюще улыбнулся комиссару.
– Держите, – сказал врач. – После такой пилюли он встрепенется уже через полчаса, но...
– А теперь выйдите все отсюда! – крикнул молодой араб. – Все выйдите, мне нужно поговорить с комиссаром.
Врач и сестра скрылись за дверью.
Ньеман почувствовал, как лейтенант выдернул из его руки иглу капельницы, услышал шуршание скомканного бумажного полотенца. Затем Карим протянул комиссару его испачканную кровью теплую куртку. В другой руке он зажал горсть ярких пилюлек.
– Ваш амфет, комиссар, – сказал он с коротким смешком. – Сейчас словите кайф. Один раз не в счет.
Но Ньеману было не до шуток. Побледнев, он схватил Карима за полу кожаной тужурки и притянул к себе.
– Карим, я... я проник в их заговор.
– Заговор?
– Заговор Серти, Кайлуа и Шернесе. Заговор пурпурных рек...
– ЧТО?
– Они... они подменивали детей.
XII
57
Восемь часов утра. Пейзаж – черный, струящийся – казался каким-то потусторонним. Дождь
