— Из глубины лет?
Впервые за все время в тоне Аланга не слышалось сарказма.
— Из глубины собственного детства.
36
— Как ваше имя?
Ответа нет.
— Как ваше имя?
Ответа нет.
— Как ваше имя?
— Жак… — После небольшого колебания: — Реверди.
Марку пришлось потрясти китайца-сотрудника отеля, чтобы получить видеомагнитофон. И теперь он смотрел самые последние кадры, запечатлевшие убийцу Перниллы Мозенсен. В нижней части экрана значилась дата: «11 февраля 2003 г.».
Дайвер, обритый наголо, в зеленой полотняной робе, сидел, прикованный к подлокотникам металлического кресла, у стола. Он говорил тягучим, медленным голосом, словно находился под воздействием медикаментов. Психиатр, невидимый на экране, задавал ему вопросы по-английски.
— Вы знаете, в каком преступлении вас обвиняют?
Ответа нет. Казалось, Реверди не слушает: изможденное лицо, сероватый оттенок кожи проступает даже сквозь загар, чуть отросшие волосы оттенка серого камня. Он сидел напряженный, выгнувшись на своем кресле, весь напрягшись. Оглушенный и в то же время натянутый, как тетива лука.
— В каком преступлении, Жак?
Марк пригнулся к экрану, чтобы лучше рассмотреть глаза Реверди, но съемка велась сверху. Да еще и запись скверного качества. Все, что он увидел — или решил, что увидел, — это расширенные зрачки, зафиксировавшиеся на воображаемой точке.
— Вас обвиняют в убийстве Перниллы Мозенсен.
Ныряльщик вытянул шею, как будто ему мешал воротничок. После долгой паузы он ответил по- английски:
— Это не я.
— Вас застали на месте преступления, возле жертвы.
Молчание.
— Женщину двадцать семь раз ударили ножом.
Голос психиатра звучал ни напряженно, ни сурово, что только усугубляло тягостное ощущение. Реверди, кажется, сглотнул. Или подавил всхлип.
Марк ожидал увидеть чудовище. Маску зла. А увидел просто сумасшедшего. Высокого. Красивого и трагического.
Голос, по-прежнему бесстрастный, продолжал:
— Это был ваш нож, Жак.
Молчание.
— Вы были покрыты кровью этой женщины.
Молчание, затем:
— Это не я.
Марк несколько раз моргнул, чтобы прогнать зарождавшееся в нем восхищение. Он вгляделся в обстановку, в которой проходил допрос. Пустая, освещенная солнцем комната, которая могла быть и тюремной камерой, и административным помещением в любой южной стране. Только световой экран на стене, предназначенный для просмотра рентгенограмм, напоминал о том, что дело происходит в больнице.
Врач настаивал:
— На ноже были отпечатки ваших пальцев.
Реверди заерзал на стуле. Его прикованные запястья задергались. На тыльной стороне кистей проступили вены. Он прошептал:
— Это не я. Кто-то другой.
— Кто?
Нет ответа.
— Кто еще мог совершить это преступление?
Реверди по-прежнему сидел уставившись в одну точку, но его тело, казалось, оживало. Словно реагируя на какое-то раздражение. В углу кадра мелькнули два санитара. Два великана, готовые к броску, — напряжение нарастало.
Ныряльщик повторял тягучим голосом:
— … другой… Кто-то другой…
— Кто-то другой… внутри вас?
— Нет. В комнате.
— В комнате? Вы хотите сказать… в хижине?
Врач повысил голос. Наконец Марк понял, чем волновал его этот тембр: голос принадлежал женщине.
Черная линия
— Хижина была заперта изнутри, Жак. С вами никого не было.
— Чистота. Это была чистота.
— Какая чистота? О чем вы говорите?
Он внезапно поднял руки. Лязгнули наручники. Казалось, вены на руках вот-вот прорвут кожу.
— Жак?
Психиатр заговорила еще громче, ее голос дрожал:
— Кто, Жак? Кто с вами был?
Ответа нет. Лязганье наручников.
— Когда вас нашли, вы были там один.
Никакой реакции.
— Один в хижине. С женщиной, изрезанной ножом.
Никакой реакции.
— Зачем вы это сделали, Жак?
— Прячься.
Он произнес этот приказ шепотом, по-французски. Еле слышно.
— Что? — переспросила психиатр по-английски. — Что вы сказали?
Реверди вытянул шею. Вены на горле набухли и стали похожи на корни, выпирающие из земли. Губы приоткрылись. Из них вырвался детский, перепуганный голос:
— Прячься. Прячься быстрее!
— Жак, о чем вы говорите? Кто должен прятаться?
Женщина поняла французскую фразу. Ныряльщик еще больше выгнулся в кресле. Он выпятил подбородок и уставился на врача, но так, как смотрит пьяный, уже ничего не различающий перед собой.
— Прячься быстрее: папа идет!
Врач склонилась над столом. В кадре появилась ее рука: она что-то записывала в блокнот. Ее лицо было смазано. Другой рукой она сделала специальный знак санитарам: стойте рядом, может понадобиться укол.
Она продолжила по-французски, с сильным акцентом:
— Жак, что вы говорите? Объясните!
Вместо ответа Жак Реверди закрыл глаза. Опустил занавес над сценой, где разыгрывалась его
