На некоторое время пристроились у дальних родственников Андреа в пригороде Мехико. И здесь никто не спрашивал Андреа, развелся он или нет, откуда взялась эта женщина. Их свежая любовь светилась слишком явно. Они сами не замечали, что их руки, глаза все время искали друг друга. Иногда в церкви, куда они заходили отдохнуть, Энн спохватывалась, отодвигалась от Андреа.
Семейство родственников мастерило сувениры, Андреа старательно помогал – резал из дерева маски, раскрашивал, пилил, тесал. Энн шила передники. Они погружались в трудовую бедную жизнь. Важно было отсидеться, уйти, залечь. Гулять выходили только в сумерки. Андреа надевал темные очки, Энн вела его как слепого.
Мания преследования мучила их, в то время многие страдали ею. Все стало казаться подозрительным: приход соседа, продавца газет, такси, почему-то остановившееся на углу. Они постоянно ощущали на себе чей-то взгляд. Ужинали в рабочих мексиканских закусочных. Иногда заходили в бар, но стоило Энн выпить, она тут же начинала плакать. Мерещилось, что дети больны, а позвонить домой она не могла, чтобы не навести на след, да и боялась, что не выдержит, услышав их голоса.
Чтобы ее отвлечь, Андреа стал устраивать вылазки на рынки. Среди пестрой суматохи огромных городских толкучек они были в безопасности. Энн покрасила волосы, Андреа нацепил сомбреро и шейный платок. Его почему-то принимали за перуанца. Мексиканский рынок походил на представленье. Эн, зачарованная, стояла перед чудищами на палках, фантазией давно исчезнувших племен.
В это время в газетах напечатали сообщение, что один из руководителей американской компартии бежал в Мексику. Его задержали прямо у советского посольства. Значит, американские службы уже осведомлены об этом маршруте бегства и уже работают здесь. Несколько раз Энн с Андреа все же попробовали пройтись по парку, разглядывая здание советского посольства. Все выглядело мирно, порхали желтые и краснохвостые попугаи, рабочий катил тележку с песком. Потом подъехали мусорщики. Стояло несколько машин. У посольства ни души.
Покой капкана, вспомнил Андреа поговорку. Что чаще всего подводит людей? — банальность мышления. Многие американские коммунисты сейчас, очевидно, пытаются скрыться тем же путем – через Мексику. Это первое, что приходит в голову.
— Мы тоже приняли самое очевидное решение, — признался он, — а всегда лучше второе.
— Если оно есть, — сказала Эн.
Они присели на железную скамейку – подальше от посольства. Бегали детишки, играли в мяч. Под платаном сидели матери с колясками. Черные кружевные шали, высокие гребни придавали им вид старинных придворных. Твердые рыжие листья слетали в пруд. Надвигалась осень. Пахло горечью отцветающих трав.
Новенький синий “опель” несколько раз медленно проехал мимо них, затем остановился неподалеку. “Спокойно”, – сказал Андреа, и они принялись целоваться. Потом побежали через газоны к автобусу. Несколько кварталов “опель” не отставал от автобуса.
IX
Устроили Джо в фирму “Тесла”, по имени Никола Теслы, знаменитого чешского электротехника.
В Европе фирма считалась известной. Однако на Джо после американских производств она не произвела впечатления. Все здесь совершалось как в замедленном кино, в раздражающе вялом темпе. То и дело происходили длинные совещания, много говорили, уговаривали друг друга. Оборудование было старое, и его не собирались менять. В лаборатории болталось много лишнего народу. К Джо, однако, отнеслись внимательно. Руководил отделом профессор Карел Голан, автор нескольких хороших работ по полупроводникам. Ему доставляло удовольствие практиковаться в английском. Чехи нравились Берту мягким юмором, умением подшучивать над собой – миролюбивый народ, никому не завидующий. Особенно милыми показались ему чешские женщины. Совершенно незаметно, сам собой у него завязался роман с медсестрой, которая работала в поликлинике. Когда Джо пригласил ее на чашку кофе, она весело расхохоталась его немыслимому чешскому языку. Холостяцкая квартира, большой радиоприемник – первое, что купил себе Джо, — женский силуэт, прилепленный к оконному стеклу, — все вызывало у нее радостное удивление. Ее нельзя было считать искусной в любви, но в ней была какая-то спортивная свежесть. Ногти, губы, зубы – все благоухало чистотой и молодостью. У нее была смешная привычка: “Раздевайся в темноте, — просила она, — когда я вижу голого мужчину, я чувствую себя в больнице, у меня пропадает всякое желание”.
По вечерам она водила его по пражским пивным, помогала учить чешский язык и сама училась говорить по-английски. Однажды Карел Голан заметил, что его чешский продвигается неплохо. Наверное, лучше, чем у Милены английский. Он что, знает Милену? — удивился Джо, но Карел отрицательно помотал головой и усмехнулся. А в следующий раз спросил Джо, как им понравился вчерашний фильм. И что-то в его тоне удержало Джо от прямого вопроса. Он попытался узнать у Милены, нет ли у нее общих знакомых с Голаном. По ее словам, не было, да и про кино она вроде бы никому не сообщала. Обдумав все, Джо пришел к выводу, что Карел дает понять: за ним наблюдают. В самом факте не было ничего особенного, — но откуда об этом мог узнать Карел?
Примерно месяц спустя Джо, которого теперь называли Иозеф Брук, был вызван в министерство безопасности. Помощник или порученец – или как он там называется – встретил его внизу, провел через посты к какому-то большому начальнику. Там его угостили хорошим кофе с печеньем, расспрашивали о работе, о жилье, просили не стесняться, если есть в чем нужда. Разговор вел хозяин кабинета, бледный, наголо обритый, прямой, как трость, человек во френче; время от времени подавал реплики болезненного вида толстяк, который, задыхаясь, подсказывал английские слова. Речь зашла и о том, что Иозефу Бруку не мешало бы обосноваться прочнее, а для этого надо жениться. Джо отшучивался, все смеялись, и тут хозяин кабинета, сохраняя улыбку, сказал, что имеются подходящие невесты, две или даже три. Товарищу Бруку дается возможность выбрать, все они знают английский язык, проверенные люди. Взгляд его светлых глаз стал безулыбчив, и Джо понял, что это говорится всерьез. Тем не менее, сохраняя веселый тон, он поблагодарил за заботу и обещал сам заняться поисками, потому как при заполнении анкет у него не поинтересовались, какого типа женщин он предпочитает. Но иронию проигнорировали. Женитьба в данном случае не есть его личное дело. Рядом с ним должен находиться неотлучно надежный человек.
— И нам будет лучше, и вам. Считайте, что это задание партии. Мы не хотим, чтобы вы попали в ловушку.
— Зачем торопиться?
— Вы же не монах… Мы же знаем, что вы не монах. — И толстяк одышливо хихикнул.
Незаметная дверца между шкафами открылась, и в кабинет вошел человек – в домашней куртке, усталый, с тускло-сонными глазами и трубкой в руке. Собеседники Джо вскочили, почтительно выпрямились. Джо остался сидеть, закинув ногу на ногу.
— Ну как, договорились? — спросил вошедший.
— Не совсем, — ответили ему.
— Вы бы показали товарищу фотографии.
И сразу же перед Джо было положено несколько фотокарточек анфас и в профиль. Но тот даже не взглянул на них.
— Вам объяснили ситуацию?
Джо молча пожал плечами.
— Это не каприз. Мы заботимся о вас. Будь нам наплевать, мы бы не занимались этим. Мы не можем рисковать делом, которое собираемся вам поручить.
— Браки заключаются на небесах, — попробовал отшутиться Джо.
Человек в куртке пососал трубку, задумчиво глядя на Джо, и вдруг рассмеялся, взгляд его при этом оставался безучастным.
— Считайте, что мы и есть небеса.
— Да уж – выше ничего нет, товарищ председатель, — подхватил толстяк, колыхаясь от смеха.
Джо молчал.
— Ну что же, не хотите выбирать, тогда мои сотрудники выберут по своему вкусу, — сказал
