изумлению Алеши, произнес короткую, но прочувствованную речь.
– Господин Пирогов, это слова настоящего мужчины и дворянина, – сказал он почти торжественно. – Не думал, что вы на это способны, и рад, что ошибся. Вот вам моя рука, Пирогов!
Он протянул толстяку руку, и тот с жаром ее пожал.
– Так жаль с вами расставаться, друзья, – расстроенно произнес Пирогов. – А давайте со мной! Нет, правда, господа! Будем вместе бить красную нечисть! Алеша, вы как?
Алеша покачал головой.
– Нет, Павел Афанасьевич, воевать я не пойду.
– Почему?
– Мне нужно в Москву. Если я доберусь до Москвы, я принесу родине гораздо больше пользы, чем на передовой. Только не спрашивайте меня ни о чем. Я не могу вам сейчас ничего рассказать. Лучше давайте обнимемся на прощание.
– Давайте!
Они крепко обнялись. Пирогов всхлипнул, разжал объятия и повернулся к артисту.
– Ну а вы, господин Браккато?
– Я бы с радостью, но я дал слово Алексею, что буду сопровождать его до самой Москвы.
– Да, вы правы, – согласился Пирогов. – Его нельзя оставлять одного. Берегите его, идальго.
Пирогов соскочил с телеги.
– Мы можем вернуться и подвезти вас, – предложил Алеша.
Пирогов мотнул всклокоченной головой.
– Нет, не стоит. У вас впереди дальняя дорога, а возвращаться – плохая примета. Сам дойду. Надеюсь, мы еще когда-нибудь свидимся. И тогда я… Тогда мы… А, чего там! – неожиданно махнул он рукой и отвернулся, чтобы скрыть выступившие слезы. – Ну, прощайте!
Пирогов хлопнул лошадку ладонью по крупу, повернулся и, не произнося более ни слова, зашагал обратно к вокзалу. Алеша и артист с минуту смотрели Пирогову вслед, потом циркач отвернулся, взял в руки вожжи и сказал:
– Ну вот, теперь нас только двое.
– Да, – отозвался Алеша. – Двое.
– Поехали, что ли?
– Да, идальго. Надо ехать.
Артист шлепнул лошадку вожжами по крупу, и она бодро засеменила копытами по пыльному большаку.
– Что же вы мне ничего не говорили про вашу сестру? – поинтересовался артист.
– Потому что нет никакой сестры, – ответил Алеша.
– Так это вы нарочно Слащеву наплели?
– Да, – признался Алеша. – Я проговорился про Москву и понял, что нужно врать дальше, иначе он не отстанет.
– А ваш батюшка? Он действительно умер? Или это тоже вранье?
– Нет, это правда, – грустно ответил Алеша. – Он умер несколько дней назад.
– Как это случилось?
Алеша снял фуражку, пригладил ладонью светлые непослушные волосы, снова накрыл их фуражкой и сказал:
– Мы были в Севастополе. Хотели уплыть из России в Турцию, а потом перебраться в Париж, у нас там родственники. Но потом кое-что случилось, и мы решили вернуться в Москву. То есть отец решил вернуться, но не успел.
– Что произошло?
– Мы зашли в ресторацию пообедать… В городе тогда был настоящий кошмар. На рынках открыто торговали кокаином. По улицам ходили девочки… ну, знаете, такие… и совсем молодые, моложе меня… В общем, творился сущий ужас. Я совсем не хотел есть, но отец сказал, что нужно хорошенько подкрепиться перед дорогой. В ресторации, куда мы зашли, проходило заседание литературно-артистического общества. Поэты читали стихи, но было почему-то очень много пьяных.
– На таких сборищах всегда много пьяных, – сказал метатель ножей.
– И там был один артист, – продолжил Алеша, задумчиво глядя на проплывающие мимо деревья. – Господин Вертинский. Вы его наверняка знаете.
– Тот, что распевает песенки в костюме Пьеро?
– Ну да. Только в тот раз он был в черном фраке. И, вероятно, болен, потому что кашлял в платок и был очень бледен.
– С артистами это случается и без болезни, – заметил циркач.
– Господин Вертинский спел песню о юнкерах… Знаете, о тех, которые погибли в Борщаговке. «Я не знаю, зачем и кому это нужно? Кто послал их на смерть беспощадной рукой?» Публика приняла его очень хорошо. Были аплодисменты, слезы. Но тут один офицер… штабс-капитан, по-моему… поднялся со своего места и потребовал, чтобы Вертинский спел «Боже, царя храни». Очень грубо потребовал. И тогда один гражданский… совсем сухонький старичок… подбежал к штабс-капитану и закричал, чтобы тот убирался к чертям на передовую – воевать с большевиками. А потом влепил штабс-капитану пощечину. Штабс-капитан взял со стола бутылку и замахнулся на старика. Мой отец вскочил из-за стола, подбежал к офицеру и схватил за руку. Но другая рука у офицера была свободна. Он выхватил из кобуры пистолет и выстрелил отцу в грудь. Вот и все.
Алеша замолчал.
– Его арестовали? – спросил артист после паузы.
– Того офицера? Да, гвардейский патруль увел его из ресторана. А мой отец умер у меня на руках.
– Н-да, не повезло… – Артист, сам не любивший утешений и никогда не умевший утешать, отвернулся и стал смотреть на дорогу.
– Перед смертью папа велел мне отправляться в Москву, – продолжил Алеша.
– Значит, у вас есть миссия? – тихо спросил артист.
– Да. И чрезвычайно важная.
Артист покосился на Алешу.
– Может, хотя бы намекнете – что вы хотите доставить в Москву?
Алеша вздохнул.
– Я бы с радостью, но не могу. Это не моя тайна, вы же понимаете. Вы только не обижайтесь на меня, господин идальго.
– Я не обижаюсь. Значит, никаких денег у вас в Москве нет. Чем же вы собирались мне заплатить?
– У нас в квартире кое-что осталось. Серебро столовое, венецианское стекло… Мебель с инкрустацией, несколько фарфоровых и бронзовых безделушек. Если все это продать…
Идальго усмехнулся.
– Думаю, что все это продали без вас. А скорей всего, просто растащили.
– И теперь вы не захотите мне помогать? – осторожно спросил Алеша.
Артист усмехнулся.
– Напротив, теперь я сделаю это с еще большим удовольствием.
Алеша несколько секунд молчал, потом смущенно спросил:
– Почему?
Артист пожал плечами.
– Я к вам привык, – весело произнес он. – И разрази меня гром, если я не довезу вас до Москвы.
11. Иван Солнцев
Двери «комнаты для свиданий» со скрипом распахнулись, и на пороге, пугливо озираясь, застыл высокий, худой мужчина. Его длинные волосы нуждались в расческе, на щеках колосилась четырехдневная белесая щетина. Одет мужчина был в спортивные штаны и какую-то нелепую грязно-белую, растянутую чуть ли не до колен футболку с кроваво-красной надписью «Winner».
