— Любимая песня сентиментальных ирландских иммигрантов, — замечает доктор Муни. — Помнится, когда я учился в медицинском, мы пели: «…Шлюхи гуляют, и жизнь хороша».
— Это поют для миссис Фридман, — объясняет Мэри О'Дуайер. — Бедная женщина. Совсем молоденькой она побывала в Аушвице и, когда наши сиделки в первый раз понесли ее в душевую, вообразила, что это газовая камера — начала, бедняжка, кричать, плакать и умолять наших девочек, чтобы они ее не убивали. С тех пор мы ее не моем, а только раз в неделю обтираем губкой в постели. Пахнет от нее, конечно, но она хотя бы не мучается. Агнес сидит с ней целыми днями и поет ей ирландские песни — это ее успокаивает.
— Я отплыл в Холихед в семьдесят третьем, и с тех пор в Ирландию не возвращался, — говорит доктор Муни, попивая кофе из фарфоровой чашки с розочками. — И евреев люблю за то, что в них ни капли кельтской крови. Вы нация прагматиков — поэтому мне и нравитесь. В вас мало романтизма, и это хорошо. Знаете, что о нас с вами сказал Шоу? Ирландцы слишком много пьют и слишком мало думают, а евреи слишком мало пьют и слишком много думают.
На кухне повариха гремит сковородками, в холле скрипит тележка, на которой развозят обеды. Кто-то захлебывается безутешным младенческим плачем, и слышится голос: «Ну успокойтесь же, Лия, сегодня невестка придет вас навестить — зачем же плакать?»
— А жена ваша тоже ирландка?
— Да, но она романтизм из себя выдавливает по капле. Она патологоанатом. Читает в людских сердцах — но не совсем так, как об этом пишут поэты.
— Могу поспорить, доктор, — говорит Мэри О'Дуайер, положив руку ему на плечо, — могу поспорить, когда вы выйдете на пенсию, то вернетесь в Ирландию.
— Ни за что. Моя жена без ума от Флориды. Ей нравится жара и пальмы.
— Бог ты мой! — расширив глаза, восклицает Мэри О'Дуайер. — Я была один раз в Диснейуорлде, но и подумать не могла о том, чтобы там поселиться! Хотя в Нью-Джерси у меня есть родня, а брат мужа живет в Бостоне. А вы, мистер Ребик, были в Америке?
— Да. Мы с женой прожили там несколько месяцев, еще в семидесятых.
— Почему же вернулись?
— Не получили разрешения работать.
— А с тех пор туда ездили?
— Не-а. Уже много лет там не были. Сначала не могли себе это позволить — поженились совсем молодыми, нам едва хватало на жизнь, — потом пошли дети,
и стало не до путешествий, а теперь моей жене это уже не интересно. Ей теперь нравится кататься на лыжах. А мне нравится, когда она довольна.
— А вы, миссРебик, бывали в Америке? — спрашивает меня Мэри О'Дуайер.
— Да, много раз. Страна как страна, ничего особенного.
— Ой, скажите это нелегальным иммигрантам, которые туда рвутся! Мы их видели в Майами — прямо удивительно' Кубинцы, все говорят по-испански, иные ни слова по-английски не знают, хотя прожили в Америке уже лет двадцать. У них там свои клубы, свои рестораны, свои фильмы…
— Совсем как у нас, — говорит доктор Муни. — Как у ирландцев в Англии.
— И у нас, — добавляет Сэм.
— Я однажды едва не вышла замуж за американца, — рассказываю я. — Не скажу, что была в него влюблена — чего не было, того не было. Даже не припомню, почему, собственно, мне так загорелось за него замуж — должно быть, потому, что все подруги уже повыходили и очередь была за мной. Встретились мы на академической конференции. Он был адвокатом, занимался проблемами коренного населения Америки, очень увлекался своей работой…
— Подождите-ка. Хотите сказать, он был индеец?
— Да нет, вовсе нет. Стопроцентный ирландец — такой же, как вы. Одним словом, он переехал из Нью-Джерси в Сиэтл. В то время ни о «Майкрософте», ни о Билле Гейтсе никто и не слыхивал, и Сиэтл был страшной дырой — настоящий край света, медвежий угол, да и только. Я приехала туда — посмотреть, смогу ли с ним ужиться. Жил он в роскошном доме в Паджет-Саунде, на самом берегу моря. Вот в дом я влюбилась с первого взгляда. Помню, сидим мы на пороге, пьем, любуемся на огни судов в гавани, и я думаю: «Что ж, может, он и не Мистер Совершенство, но мы неплохо ладим, и дети у нас получатся интересные, это уж точно». Но в первые же выходные он потащил меня в поход. Под дождем. Вы не представляете, что такое дождь на Тихоокеанском побережье! Через час мы вымокли насквозь, палатка протекла, спальные мешки отсырели. Добрались мы до какого-то места, и он говорит: «Смотри!» А я думаю: «На что смотреть-то?» Вокруг сосны. Ну, сосны и сосны. И ничего больше. На редкость монотонный пейзаж. И я сказала, что выйду за него замуж, только если мы переедем в какое-нибудь цивилизованное место — скажем, в Сан-Франциско, а еще лучше в Нью-Йорк. Но он об этом и слышать не захотел. Сказал, в этих местах утерян дух подлинной Америки, Америки первопроходцев. На том и кончился наш роман.
— Вы, должно быть, много предложений получали в свое время, — замечает Мэри О'Дуайер и наливает мне еще чашку кофе.
— Да нет. Честно говоря, это было единственное.
— Зато приятелей хватало, — вставляет Сэм. — В чем, в чем, а в этом у тебя недостатка не было!
— Я могла выйти замуж и стать американкой. Стать американкой еще могу — «Роз Розен» предлагала мне работу. А вот замуж, наверно, уже не выйду.
— И правильно. Хорошая женщина и одна не пропадет. И никакие мужики ей не нужны.
— Точно, — подтверждает доктор Муни. — Теперь для женщин настали другие времена. Даже у нас, в Ирландии.
— Все мои сестры в Лимерике пьют таблетки, — добавляет МэршО'Дуайер. — Маме, конечно, не признаются — она в этих вопросах держится старых взглядов. Но духовник на исповеди не говорит им ни слова, хотя, должно быть, догадывается.
— Моя жена работает в женском медицинском центре в Бутле, — говорит Сэм. — Ведет прием по вопросам планирования семьи. Так вот она говорит, что все осталось как было.
— Удивительно, сколько ваша семья делает для Ливерпуля! — торжественно заключает Мэри О'Дуайер.
Мама не умерла ни этой ночью, ни следующей. Еще много, много дней она оставалась с нами, и мы уже начали подозревать, что смерть никогда за ней не придет. Однажды за завтраком Сэм сказал:
— Я пригласил одного парня с нами поужинать.
— Кого? — спросила Мелани, моя золовка.
— Парень из Америки. Познакомился с ним в спортзале. Хороший мужик.
— Женатый?
— Не знаю, не спрашивал.
— А обручальное кольцо есть?
— Не заметил.
— А что он здесь делает?
— Строит отель.
— Что за отель?
— Понятия не имею.
— О чем же вы разговаривали?
— О тренажерах. О том, как сбросить лишний вес. Как все воображали, что нам по двадцать лет — и вдруг оказалось, что уже совсем не двадцать, и жирок лишний накопился, и животики торчат. Потом к нему подходит инструктор, парнишка лет двадцати двух, и спрашивает: «Не хотите ли записаться на курс „Плоский живот“?» А он отвечает: «Сынок, до сих пор во мне ничего плоского не было — надеюсь, и дальше не будет!» Паренек просто обалдел, а я чуть не помер со смеху.
— Что ж, почему бы и нет? — сказала Мелани. — А что приготовить?
Сэм покосился на меня:
— Алике?
Дело в том, что кухарка из Мелани никудышная. Кухня для нее — каторга, на которой она приговорена трудиться без выходных и отпусков. Необходимость три раза в день вовремя накормить четырех человек
