Голос мой тих, и слова мои все время прерываются рыданиями. Город захвачен, а это значит, что покорен весь мир.
Тем не менее взгляды христиан оставались неоднозначными, поскольку Аларих своей разрушительной деятельностью, казалось, выполнял Божьи предначертания и был человеческим инструментом Бога, накладывая Божью кару, наказание и проводя человечество через испытания. «Божье провидение, — писал Августин, — постоянно использует войны для исправления и очищения развращенной человеческой морали, использует эти бедствия для наставления людей на путь истинный к похвальной жизни, помогает тем, чья жизнь праведна, и задерживает их в этом мире для дальнейшего служения Господу».
Когда Августин услышал о захвате Рима, его первой реакцией, как и у Иеронима, было чувство глубокого потрясения.
«Известия о терроре дошли до нас, — заявил он своим африканским прихожанам. — Идет резня, большие пожары, грабежи, убийства, насилия». Позже он понял, что эти первые сообщения были преувеличены. Действуя достаточно сдержанно, Аларих, будучи сам христианином, пожалел служителей и имущество церквей.
Однако многие, и не только язычники, задавались вопросом: почему Господь позволил такому случиться, если имперское правительство было христианским и, следовательно, пользовалось поддержкой Бога. Ничего подобного этому ужасу никогда не случалось в правление язычников. Для того, чтобы ответить на такой вызов, Августин начал писать двадцать две книги «О граде Божием». «Первые пять томов, — объяснял их автор, — опровергают заблуждения тех, кто связывает процветание и напасти с культом языческих богов, либо с запретом этого культа. Следующие пять направлены против тех, кто считает несчастья неотъемлемыми спутниками людей, и что культ языческих богов помогает в посмертной жизни». Вторая часть работы содержит двенадцать книг. Первые четыре описывают рождение двух городов, Бога и мирского. В следующих четырех этот рассказ продолжается, а в последних четырех говорится об их конечной судьбе. В этих последних двенадцати книгах содержится далеко идущая философия истории, которая не зависит всецело от захвата Рима Аларихом, но обладает широкой универсальностью.
Августин прочел Республику Платона в латинском переводе и изучил комментарии к этой работе. Но он заимствовал концепцию двух городов у современных ему североафриканских христиан, донатистов (см. Приложение 1), которые считали, что один город служит Богу и послушным ему ангелам, а другой работает на дьявола и его бунтующих ангелов и демонов. В то время, правда, эти два города казались невероятно запутанными в рамках церкви, как и всего остального мира, но в Судный день они должны были появиться четко разделенными, один слева, а другой справа от Господа, как город-захватчик Вавилон и освобожденный из плена Иерусалим.
Образы пленения и освобождения возбуждали Августина и воодушевляли его. Впоследствии, в течение 410 года, он начал развивать всю эту тему перед своими читателями и прихожанами, разрабатывая ее со страстью мастера и убежденного художника. Две любви создали два города, говорил он: любовь Бога к городу на небесах и презрение к собственной личности; любовь собственной персоны к земному городу и презрение к Богу. Город Бога — это город справедливости, в котором Бог, его ангелы и святые находятся на небесах, а также все те мужчины и женщины, что ведут на земле праведный образ жизни. Земной город — обиталище всех неправедных мужчин и женщин, где бы они не находились в пространстве — падших ангелов, душ грешников, нечестивцев со всего мира. Хотя и можно найти какие-то общие им черты, земной город не то же самое, что Римская империя.
Что же Августин думал об этой Империи? Его ответ основан на его же доктрине милосердия. Он чувствует, что без данной Богом помощи земным существам мы, сосредоточие проклятья — вечные грешники после падения Адама, никогда не сможем достичь вечного спасения. Многократно возникающая в душе самого Августина борьба между духом и плотью вынудила его разделить пессимистическое высказывание св. Павла о том, чего может достичь личность без посторонней помощи, и заставила его порвать с более оптимистичной, классической, гуманной точкой зрения о возможности собственными усилиями дойти в своей жизни до совершенства.
Такое отношение Августина вызвало резкое неодобрение и даже гнев со стороны другого христианского теолога того времени, Пелагия. Монах британского или ирландского происхождения, он прибыл в Рим около 400 г. Как и другие, он был потрясен ограблением Рима Аларихом, когда «повелительница мира была разбита вдребезги и раздавлена под звуки труб и рев толпы готов».
Но реакция Пелагия на эти бедствия была никоим образом не ограничена печалью и отчаянием фаталиста. Как до, так и после захвата города, он ощущал глубокое разочарование в моральном состоянии многих богачей Рима, в их инертности. В стремлении преодолеть их беспечность и беззаботность он настаивал на необходимости энергичных персональных попыток добиваться спасения. Он был убежден, что барьер греховности, который отделял от нас природные невинность и добродетели, не столь тверд и что он может быть преодолен одним только усилием: мы грешим путем добровольной имитации Адама, и в такой же степени добровольное покаяние может искупить все наши грехи.
Спасение, к которому взывал Пелагий, относилось не к этому миру. Но в его доктрине, очевидно, указывался путь к спасению мира в целом — к восстановлению распадающейся Римской империи. Как следует из рассуждений Пелагия, если люди будут действовать энергичнее и работать больше, то они станут лучше. Это также означало, хотя именно так он не говорил, что тогда они с большей вероятностью смогут прийти на помощь своей родине.
Искренняя вера в самопомощь заставила его с ненавистью относиться к десятой книге Августина Исповеди, в которой автор неоднократно указывал на свою зависимость не только от собственной воли, но и от милосердия Господа. С другой стороны, сам Пелагий, хотя и не отрицал роль Божьего милосердия, не считал ее чрезмерно важной. Для него это было скорее формой оказания божественного содействия, в основе которой могла быть либо моральная проповедь, либо изучение высшего примера для подражания — Христа: милосердие в этом смысле поможет нам выполнить и выразить те благородные предначертания, которые были указаны нам Богом. Как и ранние представители современного экзистенциализма, до того как они тесно связались с марксизмом, Пелагий верил, что человек творит свою историю собственными руками.
Узнав о таком подчеркивании роли человеческой воли, Августин выступил против Пелагия еще более резко, чем Пелагий против Августина. Он обвинил Пелагия в учении «типа философов-язычников» о том, что человек только за счет своей собственной свободной воли может стать добродетельным, вообще без всякой помощи со стороны Бога. Возможно, эта критика была неоправданной, так как в действительности Пелагий хотел сказать, что небеса помогают тем, кто помогает сам себе. Но Августин в течение многих лет настаивал на своей правоте и написал исследование «О свободной воле», где он старался подчеркнуть существование более благочестивого баланса между ограниченными возможностями человека в своей автономной деятельности и его зависимостью от Божественной силы. В результате, однако, «высшая свобода», которая постигалась при допущении свободной воли, приводила к ее же самоуничтожению, как источника действий.
Хотя неуверенность Августина в своих собственных силах (отраженная в его формулировках) говорит скорее о его скромности, доктрина Пелагия в реальных условиях ежедневных событий и происшествий того времени имела большее значение для поздней Римской империи. Правда, ему настолько не нравилось тогдашнее духовное безразличие, и, возможно, и вся стоящая за ним общественная система, что он даже тепло отзывался о монашестве. Тем не менее его доктрина воли, по меньшей мере, предлагала людям попытаться искать выход. Философия же Августина вела к фатализму. Но его несравненное красноречие, увлекавшее за ним многих других проповедников, обеспечило преимущественное распространение его взглядов.
Таким образом, Пелагий был обречен на неудачу. Иероним называл его жирным псом, набитым шотландской овсянкой; его дважды отлучали от церкви. Когда он умер и где похоронен — неизвестно. Но и после его смерти противостояние продолжалось со все возрастающей страстью. Галльские монахи и теологи относились к его взглядам с большой симпатией, поскольку непрестанные и страстные оценки Августином милосердия, как единственной надежды человечества, казалось, подрывали людские усилия в
