обмораживанием и вновь утвердила некогда разрушенную бахметьевскую теорию анабиоза. Мы сейчас уже имеем право сказать, что для нас человек замерзший не есть — умерший; мы рассматриваем его как субъекта, подвергшегося тягчайшей болезни. И я замерзшего мальчика собираюсь не воскрешать, как о том возвестили многие газеты, я собираюсь его вылечить…
— Вылечить от смерти? — насмешливо спросил очкастый Мерс.
— Вылечить от смерти, — твердо сказал профессор. — Может быть, вас это ошеломит, но я твердо убежден, что в скором времени будут существовать особые больницы для умерших от холода… Я, по крайней мере, собираюсь в недалеком будущем организовать такую клинику. Ну, а от оживления людей замерзших близко, очевидно, будет и до оживления любого умершего, — улыбаясь, закончил профессор. — Немедленное замораживание трупа только что умершего человека позволит нам устранить основную причину его смерти, а затем мы уже легко выведем его из анабиоза, вызванного холодом. Вот о чем я хлопочу уже тридцать лет.
С улыбкой на устах этот человек говорил невероятные вещи; с уверенностью, не оставлявшей никаких сомнений, он объявил перед своей случайной аудиторией самую сумасбродную и затаенную мечту человечества — мечту о бессмертии — научной дисциплиной.
Коротконогий Мерс помолчал вместе со всеми и вкрадчиво спросил:
— А если человек умрет насильственной смертью? Ну, например, от сильного удара с полным размозжением головы?
На мгновение стало тихо. Потом корреспонденты сразу все зашумели, зашевелились, послышались возмущенные восклицания:
— Бред!
— Дикая фантазия!..
Мерс стоял, чуть склонив голову набок, но, по-видимому, ни малейшего внимания не обращал на шум.
Ирина Ветлугина отодвинулась от него и внимательно оглядела с головы до ног, — ей стало не по себе от спокойного, почти деловитого тона, каким задал свой вопрос этот человек.
Ася тоже отстранилась от своего соседа, который явно рассердил всех.
Здесь уместно будет познакомить читателя с тем, кого профессор Британов называл Мерсом. Этот маленький круглый человек появился на острове накануне ночью. Утром он явился к профессору, прибывшему в Арктику ночью со сверхскоростньм стратопланом, и, назвавшись специальным корреспондентом антарктического биологического радиовестника, взял у профессора интервью о применении радия при размораживании обмерзших организмов. Уже при первом свидании профессор обратил внимание на странную внешность антарктического корреспондента — у него было круглое женоподобное лицо, необычайно бледное. При первом взгляде на него профессор определил злокачественное малокровие, но, наблюдая дальше, заколебался: у Мерса лицо было не бледное, а какого- то фарфорового цвета. «Отсутствие пигмента в коже», решил профессор. С желто-зелеными очками Мерc, видимо, никогда не расставался.
— Почему вы носите светофильтры? — спросил Британов.
— Остатки полярной слепоты, — нехотя ответил Мерс.
Задав свой странный вопрос. Мерс продолжал стоять все в той же позе смиренного молодого пастора, исповедующего грешника.
Профессор с любопытством разглядывал его.
— Вы хотите спросить, сможет ли в будущем наша наука вернуть жизнь человеку, у которого будет совершенно деформирован или даже уничтожен мозг? — спокойно спросил Британов.
— Да, — кротко ответил Мерс.
— Сможет. Я твердо знаю, что в будущем для человечества не будет ничего невозможного. Человек сможет сделать все. Я думаю, что я ответил на ваш вопрос, товарищ Мерс, — закончил профессор и отвернулся от бледного антарктического корреспондента.
— Вы меня простите, друзья, — сказал он, взглянув на свой перстень-хронометр, — я не могу вас дольше задерживать в этой комнате. Длительное пребывание здесь такой большой группы людей может вызвать скачок температуры в кане. Я, кажется, не удовлетворил вашей любознательности и не рассказал о сущности предстоящей своей работы. Но я надеюсь, что мы еще не в последний раз встречаемся.
Профессор подошел к Ирине. Погладил Асю по золотым кудрям.
— Я хочу попросить вас остаться на минуту, — сказал он.
Корреспонденты стали откланиваться. Последним вышел Мерс.
— Я хотел спросить у вас, Ирина… простите, Ирина Степановна, кажется?
— Да.
— …спросить у вас, Ирина Степановна, вот о чем. Удовлетворительное ли здоровье было у вашего сына?
Ирина удивленно взглянула на него.
— Да… А что?
— Мне необходимо знать все о его здоровье.
— Юра был абсолютно здоровым ребенком. Больше того, он вырос в Арктике. Он окреп и закалился в наших суровых условиях.
— Да, совершенно верно. Я это упустил из виду. А теперь скажите, не было ли у него каких-либо кожных заболеваний на лице и на руках?
— Нет. Абсолютно здоровая кожа на теле и на лице.
— Может быть, краснуха?
— Да нет же, говорю вам — ничего.
— Странно…
Профессор задумался.
— А что такое? — с беспокойством спросила Ирина. — Почему вы об этом спрашиваете?
— Я вам отвечу. Но предварительно разрешите еще вопрос.
— Пожалуйста..
— Ваш муж белой расы?
— Да, он русский.
— Значит, цвет кожи у вашего сына точно такой же, как и у вас? — спросил он.
— Да.
— У тети Рины родинка есть на шее, и у Юры родинка, — вставила Ася.
— Очень хорошо, — профессор ласково взглянул на девочку. — А теперь я вам объясню этот вопрос. Я еще не видел тела мальчика. Но главный врач островной больницы, когда водворял тело в эту кану, обратил внимание на совершенно необычайный, темный оттенок кожи на той руке, которая не была покрыта льдом. Он меня предупредил об этом, вот почему я и стал расспрашивать вас о здоровье мальчика и даже о цвете кожи его отца. Для меня это очень важно.
— А разве это хуже, когда темная кожа? Хуже для опыта? — тихо спросила Ирина.
— Нет, нет. Вы не тревожьтесь. Это решающего значения не имеет. Просто я удивлен. Нормальный цвет кожи у него сейчас должен быть бледно-восковой. Но мы посмотрим, посмотрим. Завтра я увижу вашего сына и первого приверженца моей теории, поплатившегося жизнью за свою глубокую веру в науку.
— Профессор! — Ирина схватила его за руку. — Профессор, я верю в вас. Сперва не верила, но когда слушала вот здесь, я поверила, — вы совершите чудо. Да, да, я знаю: это наука, но это будет и чудо. Профессор, я в жизни никогда не плакала. Как мне рассказать вам о моем горе?
Профессор растерянно бормотал что-то успокоительное, но, видимо, он и сам волновался и поэтому ничего внятного не мог сказать.
Ася совсем забыла, что должна успокаивать тетю Рину. Глядя на ее заплаканные глаза, она размазывала по лицу свои собственные, не менее обильные слезы и, всхлипывая, шептала:
— Профессор… профессор…
