крупные белые ромашки. В живой изгороди жимолость переплелась с буйными побегами боярышника, у корней сине-фиолетовая Черноголовка и долговязые, неуклюжие стебли белоцветки — изящные белые цветы с пурпурными прожилками. Позади живой изгороди, на тучных пастбищах, опустив головы, жуют траву упитанные коровы, на холмах — овцы, да иногда в тени дерева можно заметить пастушка, лениво наблюдающего за стадом.
Общинные земли, по большей части узкие наделы, представляют собой приятное зрелище — лук и морковь посажены ровными рядами, тянутся вверх, как солдаты на параде. Палисадники у деревенских домишек — сплошная путаница нарциссов и лекарственных трав, овощей и примул, вьюнки на живой изгороди из цветущего боярышника, рядом отгорожен закут для свиней, на навозной куче возле задней двери кукарекает петух. Отец скачет молча, с довольным видом, покуда дорога ведет нас под гору, минуя Эденбридж и заболоченные луга, в Гевер, к нашим собственным землям. Лошади идут медленнее, с трудом двигаясь по мокрой дороге, но отец спокоен — поместье уже близко.
Это было владение его отца — до того, как перешло к нему, но раньше поместье не принадлежало нашей семье. Мой дед был человеком с более чем скромными средствами и выдвинулся только благодаря своей ловкости. Отданный в ученики торговцу шелком в Норфолке, он стал в конце концов лорд-мэром Лондона. Все же мы получили еще больше благодаря связям с Говардами, но это недавно и только через мою мать, Елизавету Говард, дочь герцога Норфолка, брак с которой для отца оказался весьма выгодной партией.
Он привез молодую жену в Эссекс, в наш большой дом в Рочфорде. Потом — в Гевер, где она пришла в ужас от того, как мал замок, как тесны и убоги внутренние комнаты.
Отец, чтобы порадовать жену, тут же решил перестроить замок. Первым делом в главном зале навесили потолок — прежде, в старинном духе, там были видны стропила. В таком же стиле перестроили и остальные комнаты — теперь мы могли обедать и отдыхать куда более удобно и уединенно.
Въехали в ворота парка. Привратник и его жена с поклонами бросились нам навстречу. Помахав им, двинулись дальше по немощеной дороге ко рву, через который перекинут деревянный мост. Моя лошадка заупрямилась, испугалась эха, как только копыта застучали по деревянному настилу.
— Вот дура, — коротко бросил отец, оставив меня в недоумении, кого он имеет в виду — дочь или лошадь.
Он послал свою охотничью лошадь вперед, и моя лошадка, поняв, что опасности нет, послушно двинулась следом. Я въехала на подъемный мост позади отца и остановилась, ожидая, когда из караульной появятся слуги, чтобы отвести на конюшню наших лошадей. Мне помогли спешиться, и хотя после долгой езды ноги едва держали меня, я пошла следом за отцом по подъемному мосту, мимо сторожки, под угрожающие зубья решетки — прямо в приветливый внутренний дворик замка.
Парадная дверь открыта настежь, йомен-смотритель буфетной и старшие домочадцы кланяются отцу, с полдюжины слуг толпятся позади. Отец оглядывает всех — некоторые в ливреях, другие нет, две служанки поспешно развязывают фартуки из мешковины, надетые поверх парадных, — и обнаруживается несвежее полотно, кухонный мальчишка выглядывает из-за угла — глубоко въевшаяся грязь едва прикрыта тряпьем. Отец, уловив общее ощущение нерадивости и беспорядка, сдержанным кивком здоровается со своими людьми.
— Ну, хорошо. Это моя дочь Мария. Миссис Мария Кэри. Комнаты для нее приготовлены?
— Да, сэр. — Слуга поклонился. — Все готово. Спальня миссис Кэри приготовлена.
— А обед?
— Сию минуту.
— Мы поедим во внутренних комнатах. А завтра устроим обед в зале, пусть люди повидают меня. Передай всем — общий обед будет завтра. А сегодня вечером я не желаю, чтобы меня беспокоили.
Одна из служанок вышла вперед и присела в реверансе:
— Позвольте показать вам комнату, миссис Кэри.
Отец кивнул, и я последовала за ней. Мы прошли сквозь широкие двери, свернули налево, в узкий коридор. Каменная винтовая лестница ведет в хорошенькую комнату, где стоит кровать с бледно-голубым пологом. Окно выходит на ров с водой, дальше открывается вид на парк. Другая дверь — в небольшую галерею с каменным камином, любимую комнату моей матери.
— Умыться хотите? — грубовато спросила служанка, показывая на кувшин, полный холодной воды. — Могу горячей принести.
Я содрала с рук перчатки для верховой езды, протянула ей. Вспомнилась неизменно угодливая прислуга во дворце Эльтам.
— Подай горячей воды и проследи, чтобы сюда принесли мою одежду. Хочу сменить платье.
Она поклонилась и вышла, бормоча себе под нос, чтобы не забыть: «Горячая вода. Одежда».
Я подошла к окну, встала на колени на низкую скамью, выглянула наружу сквозь мелкие стекла в свинцовом переплете.
Весь день я пыталась не думать ни о Генрихе, ни об оставленном дворе, но сейчас, в этом убогом доме, я поняла — потеряна не только любовь короля, потеряна и ставшая уже необходимой роскошь. Я не желала быть мисс Болейн из Гевера. Не желала быть дочерью владельца малюсенького замка в Кенте, когда мне совсем недавно покровительствовал сам король Англии. Далеко я ушла от Гевера, и мне ни к чему возвращаться назад.
Отец остался только на три дня, срок достаточный, чтобы повидать управляющего и тех арендаторов, кто особенно настойчиво добивался встречи с ним, разрешить спор о межевом столбе, отправить любимую кобылу к жеребцу — теперь он был готов к отъезду. Должно быть, провожая его на подъемном мосту, я выглядела очень несчастной, если он заметил это, даже вскакивая в седло.
— Ну, что случилось? Соскучилась без придворной жизни?
— Да, — ответила я коротко, не стоит объяснять отцу, что скучаю я не только по двору, больше всего — невыносимо — мне не хватает Генриха.
— Некого винить, кроме себя, — грубовато отозвался он. — Надеюсь, Анна с Георгом смогут все исправить. Если не выйдет, даже не знаю, что с тобой станет. Может, уговорим Кэри принять тебя обратно? Будем надеяться, он тебя простит.
На моем лице отразился ужас, а отец захохотал. Я придвинулась ближе и схватила его за руку в перчатке, небрежно держащую поводья.
— Если король обо мне спросит, скажете, я очень сожалею, если оскорбила его?
Он покачал головой:
— Давай уж следовать совету Анны. Похоже, она понимает, как с ним управляться. А ты будешь делать, что тебе скажут, Мария. Один раз все испортила, теперь изволь слушаться.
— Почему Анна должна решать, что мне делать? — возразила я. — Почему важно только ее мнение?
Отец высвободил руку.
— У нее есть голова на плечах, она знает себе цену. А ты — ты ведешь себя как четырнадцатилетняя девчонка, влюбившаяся в первый раз.
— Но я и есть четырнадцатилетняя девчонка, влюбившаяся в первый раз!
— Вот именно, — отрезал он безо всякого снисхождения. — Поэтому мы и прислушиваемся к Анне.
Он даже не дал себе труда попрощаться. Повернул лошадь и поскакал по мосту дальше к воротам.
Подняла руку, чтобы помахать, если он обернется, но он не обернулся. Ускакал, прямо держась в седле, глядя вперед. Как настоящий Говард. Мы никогда не оборачиваемся. У нас нет времени на сожаления об упущенных возможностях. Если план не сработал, придумаем другой, если меч сломался, возьмем запасной. Если ступенька рухнет прямо перед нами, перешагнем через нее и продолжим путь наверх. Все выше и выше — вот девиз Говардов, и мой отец вернется ко двору, вернется к королю, даже не кинув на меня прощальный взгляд.
К концу недели я обошла все дорожки сада и изучила парк во всех направлениях от исходной точки — подъемного моста. Начала вышивку для алтаря церкви Святого Петра в Гевере и успела закончить квадратный фут неба — на самом деле довольно унылого, потому что там не было других цветов, кроме
