шагнул ко мне, крепко обнял. — Молодец, сестренка. Поговорим потом, мне надо идти.
Георг неосторожно хлопнул дверью, Анна шикнула ему вслед, затем повернулась к комоду с платьями.
— Надень вот это, кремовое, нечего выглядеть потаскушкой. Я тебе приготовила горячей воды, помойся. — Она подняла руку, отметая мои протесты. — Мойся, не спорь. И голову помой. Ты должна быть сама чистота, Мария. Не будь же такой ленивой шлюшкой. Давай снимай платье, и поторапливайся, через час нам уже идти на мессу с королевой.
Я повиновалась, как, впрочем, всегда.
— Ты за меня хоть чуть-чуть рада? — спросила я, выпутываясь из корсажа и нижних юбок.
Ее лицо в зеркале, взмахнула ресницами, скрывая зависть.
— Я счастлива за семью. Ты-то тут при чем, что про тебя думать?
Король сидел на галерее над часовней, слушал заутреню. Мы гуськом пробирались в молельню королевы. Я прислушалась — бормотание писца, подносящего королю бумаги на подпись, а внизу в часовне священник совершает положенные ритуалы мессы. Король всегда занимался делами во время утренней службы — традиция, воспринятая им от отца. Многие думали, дела таким образом освящаются. Другие, как мой дядя, считали, что король торопится отделаться от бумаг побыстрее и оттого не обращает на них должного внимания.
Я опустилась на колени на подушечку в личной молельне королевы. Платье цвета слоновой кости переливается, складки эффектно обрисовывают бедра. В нежной глубине, внутри все еще ощущается его тепло, вкус губ на губах. Несмотря на ванну, на которой так настаивала Анна, мне все равно казалось, лицо и волосы все еще хранят запах его пота. Я закрыла глаза — не в молитвенном экстазе, а в любовном.
Королева преклонила колени рядом со мной. Лицо печально, голова под тяжелым плоеным чепцом поднята прямо и гордо. Платье чуть распахнуто у ворота, так чтобы можно было дотронуться пальцем до власяницы, которую она всегда носит прямо на голом теле. Серьезное лицо, усталое, сумрачное, теперь она склонилась над четками, постаревшая, дряблая, обвислая кожа щек и подбородка, глаза крепко зажмурены.
Месса тянется бесконечно. Я завидую Генриху, его хоть отвлекают деловые бумаги. Королева, погруженная в молитву, кажется, никогда не теряет сосредоточенности, пальцы не устают перебирать бусины четок, глаза закрыты. Только когда служба закончилась, священник вытер сосуды белоснежным платком и унес их, она позволила себе протяжный вздох, будто услышала что-то такое, чего нашим ушам слышать было не дано. Потом обернулась и улыбнулась каждой придворной даме, даже мне.
— Пора уже перестать поститься, — ласково обратилась к нам королева. — Может быть, и король с нами позавтракает.
Пока мы одна за другой проходили мимо двери на галерею, я помедлила на мгновенье — не может же быть, чтобы он не сказал мне ни слова. Будто почувствовав невысказанное желание, Георг, мой брат, открыл дверь как раз в это мгновенье и громко произнес:
— Доброе утро, дражайшая сестричка.
Генрих, сидящий в глубине комнаты, поднял голову от бумаг, увидел меня — в дверном проеме, словно в рамке картины, кремовое платье, выбранное Анной, пышные волосы почти скрыты головным убором в тон платью, юное лицо открыто. Король еле слышно выдохнул, охваченный желанием, мои щеки чуть покраснели, на губах нежная улыбка.
— Добрый день, сир. Добрый день, братец, — тихо проговорила я, не сводя глаз с лица Генриха.
Король поднялся на ноги, протянул руку, будто хотел затащить меня внутрь. Поймал взгляд писца, отдернул руку, сказал:
— Приду завтракать с вами, передайте королеве, я присоединюсь к обществу через пару минут. Как только закончу с этими… с этими…
Он небрежным жестом указал на бумаги, словно понятия не имел, о чем там идет речь.
Он пересек комнату — форель, плывущая на свет фонаря браконьера, произнес тихо, чтобы никто, кроме меня, не слышал:
— А ты, как ты поживаешь?
— Хорошо, — я бросила на него быстрый, шаловливый взгляд, — разве что устала немножко.
— Плохо спалось, дорогая? — усмехнулся в ответ.
— Совсем не спалось.
— Не понравилась постель?
Я запнулась, я не Анна, у меня нет сестриного таланта к словесным баталиям. Пришлось ответить чистую правду:
— Очень понравилась, сир.
— Придешь снова спать в эту постель?
Что за чудная минута, мне пришел в голову подходящий ответ.
— Сир, я надеюсь как можно скорее снова
Король откинул голову, засмеялся, наклонился поцеловать мне руку:
— Как прикажете, моя дорогая, я ваш верный слуга.
Я глаз не могла отвести от его лица, пока губы прижимались к моей руке. Он выпрямился, наши взгляды встретились, утонули друг в друге, переполняемые желанием.
— Мне пора, королева будет спрашивать.
— Я не заставлю себя ждать, уж поверь.
Я улыбнулась напоследок, бросилась бегом по галерее догонять остальных дам. Каблучки стучат по каменным плитам пола, прикрытым камышовыми циновками, шелковое платье шуршит. Мое молодое тело — такое бодрое, прекрасное и любимое. Любимое не кем иным — самим королем Англии.
Он пришел к завтраку, сел, улыбнулся. Потускневшие глаза королевы взглянули на мои порозовевшие щеки, муаровое сияние платья. Она отвела взгляд. Послала за шталмейстером и музыкантами.
— Собираетесь сегодня на охоту, сир? — ласково спросила она.
— Конечно. А ваши придворные дамы, не хочет ли кто присоединиться?
— Уверена, захотят. — Голос королевы звучал по-прежнему ласково. — Мадемуазель Болейн, мадемуазель Паркер, мадам Кэри, вы три прекрасные наездницы. Не поехать ли вам сегодня на охоту?
Джейн Паркер бросила на меня торжествующий взгляд — мое имя названо третьим. Ей ничего не известно, тепло разливалось у меня внутри. Может радоваться, сколько угодно, она-то ничего не знает.
— Почтем за честь и счастье отправиться с королем на охоту, — ответила за всех Анна. — Все три.
Во дворе замка у конюшен король вскочил на огромного охотничьего коня, а один из пажей поднял меня в седло предназначенной мне лошадки. Я надежно устроилась в седле, расправила складки платья, пусть свисают до земли в элегантном беспорядке. Анна оглядела меня с ног до головы — как всегда, придирчивым взглядом, не упустила ни одной мельчайшей детали. Я обрадовалась, когда ее голова в наимоднейшей французской охотничьей шляпке одобрительно кивнула. Она позвала пажа — подсадить ее на лошадь, вот она уже возле меня, наклонилась, крепко удерживая поводья.
— Если он тебя потащит в лес, не давайся, — шепнула сестра. — Помни — ты из рода Говардов, а не какая-то там потаскушка.
— Если он меня захочет…
— Если он тебя захочет, распрекрасно подождет.
Егерь протрубил в рожок, лошади насторожились в ожидании. Генрих улыбнулся веселой мальчишеской усмешкой, я просияла улыбкой в ответ. Моя кобыла, Джесмонда, стремительно, словно пружина бросилась вперед по знаку распорядителя охоты. Мы поскакали по мосту, рысью, гончие светлой, пятнистой волной у копыт охотничьих лошадей. День солнечный, но не слишком теплый, прохладный ветерок играет в луговой траве, мы скачем все дальше от городка, крестьяне, сгребающие сено, завидев нас, останавливаются, опираясь на грабли, снимают шапки. Разноцветное море благородных всадников проносится мимо, селяне, завидев королевский штандарт, падают на колени.
Я оглянулась на замок. Створчатое окно покоя королевы распахнуто, я заметила темный чепец, бледное лицо. Она глядит вслед мчащейся охоте. За обедом королева будет улыбаться Генриху, улыбаться мне, будто не видела нас, скачущих бок о бок в ожидании охотничьих забав. Лай гончих внезапно изменил
