форума для дебатов. В вакууме власти жизнь помаленьку текла, как всегда и происходит. В больших городах и городках поменьше по-прежнему правили свободные союзы магистрата, дворянства и викариев, а также мощная сила привычек и обычной практики.
Обещанный братик для Фрэнсис не появился, хотя она уже переросла младенческие болезни, научилась ходить и говорить и ей даже отвели маленький уголок в саду и дали дюжину черенков гвоздики и двадцать горошинок душистого горошка, чтобы она попробовала себя в садоводстве. Все ее баловали, как и должно быть в доме, где на одного ребенка приходится четверо взрослых. Но ее ничего не портило. Она росла, любила эхо и воздушность комнаты с редкостями и обожала кататься на спине деда по фруктовому саду. По мере того как она вытягивалась вверх и тяжелела, хромота Джона под ношей ее увеличивающегося веса становилась все более заметной, и он раскачивался на ходу, как старый матрос, которым, по его словам, он когда-то был.
Для внучки у него был особый голос, задумчивый, напевающий бессмысленные звуки, которые он больше ни для кого не использовал. Только рассада в парнике и Фрэнсис имели возможность слушать его «там-пам-пам, парам…». Элизабет нравилось наблюдать из окна за мужем и маленькой внучкой, когда они гуляли по саду, держась за руки. Она с облегчением думала, что вся ее семья обосновалась в этом доме окончательно.
— Мы пустили здесь корни, — заметил Джон как-то за обедом, увидев улыбку жены. — Предлагаю обзавестись девизом.
Служанка накрывала перед ними стол; теперь у них были служанка, кухарка, конюх и три садовника.
— Только не девиз, — простонал Джей. — Пожалуйста, только не это.
— Девиз, — настаивал Джон. — Поместим его под гербом. Ты и сочинишь, Джей. Ты ведь у нас знаешь латынь.
— Не могу придумать ничего подходящего для человека, который родился садовником и вырастил садовника, а потом нарисовал себе герб и нашел дурака каменотеса, который этот герб вырезал и повесил у всех на виду, — ехидно протараторил Джей.
Традескант невозмутимо улыбнулся.
— И что такого? Даже король всего лишь внук простого дворянина. Сейчас самое время идти в гору.
— А герцога Бекингема звали выскочкой до самой смерти, — вмешалась Джейн.
Джон опустил глаза в тарелку, скрывая от всех острый прилив горя.
— Пусть даже так, — упирался Джей. — Я все равно не могу придумать ничего подходящего.
Их семье никак не годились обычные фразы, которые раздавала Коллегия геральдики. Традесканты были на пути к дворянству, у них имелись собственный дом и земля, они получали ренту с полей в Хэтфилде и с пары домов, которые недавно приобрели в Лондоне по выгодной цене. Но Джон и Джей все еще работали в своих садах и на своих полях, погружали руки глубоко в темную землю и могли с точностью до фартинга сказать, во сколько им обошелся каждый кустик рассады, принимая во внимание трудозатраты и цену семян.
Растения от Традескантов пользовались спросом по всей стране, даже по всей Европе. Ботаник Джон Джерард обменивал свои новые отводки на образцы из их сада. Джон Паркинсон в своей книге по садоводству цитировал Традескантов, называл их по имени и выражал признательность, несмотря на то что сам был ботаником короля. Каждый садовник в каждом большом поместье знал, что за всем необычным и красивым нужно обращаться в «Ковчег» к Традескантам. «Ковчег» был единственным местом помимо Нидерландов, где продавались редкие сорта тюльпанов. И цены были настолько разумными, насколько это вообще было возможно на рынке, который рос и рос с каждым сезоном.
Заказы приходили почти ежедневно. Когда членов парламента разогнали по поместьям, джентльменам только и осталось, что заниматься полями и садами.
Как-то Джон сидел с женой за обеденным столом и сортировал семена по пакетикам, которые Джейн потом надписывала и отправляла.
— Его величество оказал нам огромную услугу, — заявил он. — Если бы сквайры все еще заседали в Вестминстере, они бы не интересовались посадками в своих садах.
— Значит, мы единственные, кто благодарен ему за это, — ответила Элизабет с остатками былой резкости. — По словам госпожи Херт, в городе все только и говорят, что у нас словно и парламента никогда не было, раз король правит страной как тиран, не прислушиваясь к воле народа. Каждый день — новые налоги. Только вчера мы получили уведомление о налоге на соль.
— Спокойно, — предостерег жену Джон, и Элизабет склонила голову над работой.
Они оба были правы. Страна наслаждалась своеобразным миром, который дорого ей достался: ценой умолчания о разногласиях между королем и парламентом. Король Карл правил так, как, по его наивному разумению, правила его двоюродная бабка Елизавета, — обращая мало внимания на парламент, с небольшим количеством советников, опираясь на льстивую любовь подданных. Он и его супруга переезжали из одного великолепного дворца в другой, охотились, танцевали, организовывали маскарады и смотрели театральные представления. И повсюду, где они появлялись, устраивались пышные зрелища с верноподданническими стихами, уверяющими, что народ любит их сразу же после Бога.
Генриетта Мария стала мудрее. Тяжелые годы ученичества не прошли для начинающей королевы даром. Когда она узнала, что Бекингем, ее злейший враг, умер, она не позволила ни единому слову восторга сорваться с губ. А когда ее муж вышел из своего одинокого траурного бдения, она уже ждала его, вся в черном, и выглядела настолько сраженной горем, насколько сумела притвориться. И в следующее мгновение он перенес на нее ту часть своей натуры, которая всегда была с ним, как болезнь в крови: комплекс ребенка, которого не любили, комплекс некрасивого сына, который родился у человека, предпочитавшего красивых мужчин. Генриетта Мария пошатнулась под грузом его объятий, но устояла на ногах. Больше всего на свете она жаждала обожания мужа и теперь приобрела законченность как женщина, законченность как королева.
Ничто не противоречило обретенному счастью, ничто не должно было опечалить или обеспокоить его величество. Чума в Лондоне означала только то, что им приходилось раньше переезжать во дворец Отлендс недалеко от Уэйбриджа, или в Виндзор, или в Бьюли. Нищета в Корнуолле, пресвитерианцы в Шотландии, письма от местных землевладельцев и мировых судей были сигналом для короля, что не все в стране благополучно; подобные проблемы преследовали его от охотничьего домика до дворца и ждали дождливыми днями, чтобы он уделил им мимолетное внимание. Интерес к делу, который был вначале, угас, когда он обнаружил, какую незначительную награду за это получает. Парламент никогда не благодарил Карла за меморандумы, написанные его мелким почерком, да и в любом случае парламента больше не существовало. Некомпетентные и продажные руководители государственных учреждений работали без надзора так же, как и под рассеянным взглядом короля. Для него было легче и приятнее превратить свое царствование на всей территории страны в маскарад, где народ демонстрировал ему преданность в песнях и танцах, а сам Карл играл во власть, надев на голову корону из золотой проволоки.
Первенец и наследник трона родился в мае 1630 года. А три месяца спустя посланник от двора, который в тот момент находился в Виндзоре, доехал до Ламбета, нашел нужный дом, взглянул вверх на герб и безапелляционно постучал в дверь.
— Письмо для Джона Традесканта, — объявил он, когда Джейн открыла дверь.
Она отступила назад, пропуская мужчину в гостиную, и он вошел впереди нее, словно она была служанкой-квакершей. Джейн, знавшая, что должна презирать мирскую суету и тщеславие, тем не менее величественным жестом указала гостю на кресло у камина.
— Можете присесть, — произнесла она с достоинством герцогини. — Господин Традескант, мой свекор, скоро к вам выйдет.
Она развернулась на каблуках, выплыла их комнаты и полетела в сад, где Джон пересаживал рассаду.
— Вставайте! И умойтесь! В гостиной вас ждет королевский глашатай! — воскликнула она.
Джон медленно поднялся на ноги.
— Королевский глашатай?
— Проблемы? — забеспокоился Джей. — Надеюсь, не из-за герба?
