— Нас заставят снять его, — предупредил Джей.
Традескант сделал небрежный жест рукой и стал медленно взбираться на лестницу.
— Не заставят. Когда они увидят, кто приходит к нам в «Ковчег».
— И кто? — осведомился Джей. — Кто к нам придет?
— Все, кто хоть что-то из себя представляет, — величественно заявил Джон. — И все их деревенские родственники. Когда родится и вырастет твой ребенок, его возведут в рыцари. Не сомневаюсь. Сэр Джон Традескант… неплохо звучит, по-моему. Сэр Джон.
— Я могу назвать его Иосия, в честь другого деда, уважаемого в городе купца, который знает свое дело и гордится им, — выпалил Джей и с удовлетворением отметил проблеск озадаченности на лице отца.
— Чепуха, — отмахнулся тот. — Сэр Джон Традескант из Ламбета.
ДЕКАБРЬ 1628 ГОДА
В итоге оказалось, что родился вовсе не сэр Джон Традескант из Ламбета, и не просто Джон, и даже не Иосия. Темным мрачным декабрьским утром в четыре часа на свет появилась Фрэнсис. Джей и его отец пили бренди внизу, а женщины и служанки хлопотали, бранились и носились наверху, пока наконец не раздался тоненький негодующий крик.
Джей брякнул стакан на стол и помчался вверх по лестнице в спальню жены. Наверху показалась Элизабет, она, напротив, спустилась к мужу. Ее лицо сияло.
— Девочка, — объявила она. — Прелестная темненькая девочка.
— А как Джейн? — поинтересовался Традескант, вспомнив о рождении Джея, о той ужасной боли, которую пережила Элизабет, и об известии, что у них больше не будет детей.
— С ней все в порядке, слава богу, — ответила Элизабет. — Она отдыхает.
Муж и жена посмотрели друг на друга и обменялись спокойными преданными улыбками.
— Наша внучка, — с изумлением промолвил Джон. — Мне казалось, что я хочу мальчика, но теперь я как будто рад, что это девочка и что она здорова.
— Возможно, мальчик появится в следующий раз, — заметила Элизабет.
— А следующий раз будет?
— Думаю, не в последний раз вы с Джеем пьете бренди, — усмехнулась Элизабет. — Пока женщины делают всю работу.
— Аминь. Пошлю конюха, пусть сообщит Хертам. Они наверняка волнуются.
— И скажи им, что они могут приехать сюда и гостить у нас сколько угодно, — попросила Элизабет. — Я постелю им в третьей спальне.
Джон улыбнулся тому, как небрежно Элизабет упомянула третью спальню, будто долгие годы прожила в домах, где было не меньше дюжины комнат.
— Могут и всех своих прихожан прихватить, — пошутил он. — Теперь, когда мы устроились так роскошно.
Элизабет махнула на мужа фартуком.
— Иди, иди. Отправляй конюха. А мне еще надо делом заняться.
— Господь с тобой, жена, — любовно произнес Традескант. — И передай Джейн мое благословение. Она уже дала имя нашей внучке?
— Она хочет назвать ее Фрэнсис.
Джон вышел на веранду. Холодный ночной воздух был свежим и острым, звезды сверкали на темно- синем шелке неба, как булавочные головки. Луна уже скрылась, в темноте виднелись лишь побитые непогодой доски веранды и торчащие черенки фруктовых деревьев. Джон посадил перед домом молодое каштановое деревце и первый черенок от него, давший корни, а затем уже от них попарно с дюжину черенков. Получилась маленькая каштановая аллея вдоль всего фруктового сада. Обнаженные ветки тоненькими прутиками проступали на фоне холодного неба.
Традескант выдохнул, и его дыхание со слабым запахом джина повисло облачком. Он вспомнил о других ночах, когда он наблюдал и ждал. Ночи на борту корабля, когда единственным звуком было поскрипывание и движение шпангоутов, ночи, когда он нес вахту, высматривая айсберги в гибельных северных морях вокруг России, или когда он покачивался на марсовой площадке на головокружительной высоте и выискивал на горизонте средиземноморских вод пиратские корабли. Он вспомнил, как в холодных сырых туманах Иль-де-Ре стоял на страже и как одну, две, три ночи лежал обнаженным рядом со своим господином, охраняя его драгоценный сон.
— Спи спокойно, милорд, — сказал Джон в немую тьму.
Он подумал, что теперь внутри его всегда будет этот мир, похожий на горе, но не являвшийся горем; похожий на любовь, но не ставший любовью; похожий на ностальгию, но без стремления вернуться домой. Сейчас, когда Бекингем был мертв и Традескант купил дом на его деньги, он ощущал, что драма его любви к господину странным образом разрешилась. Теперь он мог любить его безгрешно, без стыда. Смерть оказалась единственным выходом и для Джона, и для самого Бекингема. Традескант порой жалел о том, что сделал, но не винил себя за то, чего не сделал, за то, что не выкрикнул единственное слово предупреждения. А Элизабет была верна своему обещанию, имя герцога звучало в ее молитвах каждое воскресенье.
Иногда Джон задавался вопросом: а что испытывает другой мужчина, любивший Бекингема, — король Англии? То же самое? В вихре дворцовых развлечений, в череде ежедневных радостей, любви и интересов — рождений, как сегодня, смертей и браков — всегда ли находится брешь, всегда ли не хватает одного лица, прекрасного, своевольного, ангельского? Чувствует ли и король тоже, что мир стал более безопасным, спокойным, но и более скучным без Джорджа Вильерса? Мысленно Джон коснулся лица бывшего хозяина. И король, возможно, проходя мимо портрета герцога, трогал пальцем нарисованные губы.
Потом Традескант направился к конюшне и тряс дверь, пока конюх не скатился по ступеням. Он послал конюха к Хертам в Лондон.
Фрэнсис, как и положено новорожденной, быстро поставила весь дом на уши. Она плакала и не желала успокаиваться ночью. Рассвет за рассветом Джей встречал у больших венецианских окон, наматывая бесконечные круги по большой комнате с редкостями. Только у него на руках, укачиваясь от непрерывного монотонного шага, дочь успокаивалась. К тому же большой зал с редкостями был единственным местом в доме, откуда звук плача не долетал до Джейн и не будил ее.
— Спи, — говорил Джей жене, когда крик из колыбельки предупреждал их об очередной бессонной ночи. — Я побуду с ней.
Он заворачивал крошку в теплое одеяльце, набрасывал на ночную рубаху отцовский военный плащ и спускался на первый этаж. Там он ходил круг за кругом по большой освещенной луной комнате, в которой эхом отдавались его шаги. Иногда час, а иногда и три часа, пока девочка не затихала и не засыпала. И тогда он снова крался в спальню и клал ее нежно, как сеянец, в маленькую колыбельку.
У Джейн было мало молока, и Элизабет посоветовала лежать в постели, есть столько, сколько влезет, и отдыхать, отдыхать, отдыхать.
— Ты должна думать и беспокоиться не больше, чем дойная корова, — настаивала Элизабет, когда невестка запротестовала. — Или придется брать кормилицу.
Перед лицом такой угрозы Джейн откинулась на подушки и закрыла глаза.
— Днем я принесу тебе куриного бульона, — продолжала Элизабет. — А теперь спи.
— Где Фрэнсис? — спросила Джейн. — С Джеем?
— Джей спит как убитый в гостиной, — сообщила Элизабет с улыбкой. — Он сел за стол обновить записи о посадках, а сам упал головой в чернильницу, и теперь его не добудиться. Я накрыла его и оставила там. Фрэнсис с Джоном.
— Джон знает, как с ней обращаться? Вы присмотрите за ними?
