Джейн кивнула и отошла от повозки. Возница шлепнул лошадей вожжами по спинам.
— Да хранит тебя Господь, — с любовью проговорила госпожа Херт. — Но согласись, что она просто стыд и срам!
— Стыд и срам, — подтвердила Джейн.
Она остановилась у ворот и махала рукой, пока повозка не скрылась из виду.
ВЕСНА 1635 ГОДА
За всю весну Джейн так и не выбралась к матери.
Джон и Джей то уезжали в Отлендс, то работали в парке и фруктовом саду Ламбета. Вечно кто-то стучался в садовую калитку с маленьким ростком в горшке или с какой-нибудь драгоценной вещицей, завернутой в платок, и Джейн нужно было определить, имеет ли предмет ценность, и купить, опираясь на авторитет хорошей хозяйки и партнера по бизнесу. Также она следила за тюльпанами, которые вытягивались и цвели. Джон заказал для них оранжерею, где собирался выращивать прихотливые растения. И за строителями тоже нужно было присматривать, особенно после того, как они пробили из оранжереи дверь в основной дом. Только в мае у Джейн появилось достаточно свободного времени, она уехала из «Ковчега» в город и навестила родителей. Но зато уж гостила у них целую неделю.
Без нее дом странно опустел. Фрэнсис не очень скучала по маме, она по-прежнему бегала хвостиком за дедом. А когда его не было, много времени проводила в саду с отцом. Но малыш Джон, которому было уже почти два года, бродил по дому и весь день требовательно спрашивал, где мама.
Они ожидали, что Джейн, понежившись в отеческом доме целую неделю, вернется отдохнувшая и счастливая, но когда она наконец появилась, то выглядела уставшей и бледной. Оказывается, в городе было невыносимо жарко. На улицах было больше попрошаек, чем когда-либо. Джейн видела в канаве умирающего, но не рискнула дотронуться до него, побоявшись чумы.
— Что же это за страна, в которой быть доброй самаритянкой слишком опасно? — расстраивалась она, искренне сожалея о борьбе между совестью и безопасностью.
Ее отец и все торговцы жаловались, что их облагают налогами сначала на торговлю, потом на продажу, потом на хранение товара. Еще их обязали платить сбор на постройку военных кораблей; этот налог собирал податной чиновник, который, исходя из внешнего вида дома и хозяйства, сам решал, сколько вы можете заплатить. Протестовать не имело никакого смысла.
Иосия Херт давал деньги на оплату священнослужителя в своей церкви, также должен был платить сбор приходу церкви, которую никогда не посещал, и еще церковную десятину викарию, которого презирал за склонность к католичеству. А тем временем цена на продукцию росла. В Ла-Манше разбойничали пираты. Ходили слухи о бунтах в Ирландии. Поговаривали, что король больше тратит на свои картины, нежели на военный флот.
Джейн как родственницу людей, работающих непосредственно при дворе, донимали вопросами о скандальных деталях, что ей очень не нравилось.
— Из короля ничего приличного не выйдет, — уверял ее отец. — Ты можешь думать, что он нормально относится к твоему мужу, но все равно ничего хорошего из него не получится, потому что он уже на полпути к вечным мукам. А если вы не будете осторожными, он и вас за собой утянет. Ведь у твоего свекра и мужа есть этот прекрасный дом в Ламбете. Почему они не живут там спокойно?
Бесполезно было объяснять отцу, что, если не выполняешь распоряжение короля, рискуешь быть повешенным за измену.
— Сам король приказал им, — отвечала Джейн. — Как они могли отказаться?
— Да просто взять и отказаться, — упрямился отец.
— Но ты же не отказываешься платить налоги. Ты же платишь на строительство кораблей. А некоторые отказываются.
— И гниют в тюрьмах, — вздыхал Иосия. — И пусть будет стыдно всем нам, что мы не такие стойкие. Нет, я делаю, что велят.
— Точно так же и мой муж. — Вопреки собственным взглядам, Джейн настойчиво защищала Традескантов. — Король и двор забирают их мастерство и услуги точно так же, как забирают твои деньги. Король присваивает все, что пожелает, и никто не может его остановить.
— Рада, что наконец дома? — поинтересовался Джей, когда они уже лежали в постели.
Он обнял жену рукой, и она прислонилась головой к его плечу.
— Я так устала, — произнесла она раздраженно.
— Тогда отдыхай.
Джей повернул к себе лицо супруги и поцеловал в губы, но она отодвинулась и вдруг вскрикнула:
— Здесь воняет жимолостью! Ты снова принес черенки в спальню, Джей! Как это надоело!
Он ощутил в душе небольшое беспокойство, маленькое, как росток.
— В комнате ничего нет, Джейн. Тебе кажется, что в воздухе пахнет сладким?
Вдруг она поняла, что сказала и что он подумал, и зажала рот рукой, словно хотела спрятать свои слова и остановить дыхание.
— О боже, нет, — простонала она. — Только не это.
— В городе болели? — с настойчивостью в голосе спросил Джей.
— В городе всегда болеют, — горько промолвила она. — Но насколько мне известно, я ни с одним больным не общалась.
— Может, слуги, подмастерья?
— Неужели ты думаешь, я стала бы рисковать? Разве я вернулась бы домой, если бы имелась вероятность, что я заразилась?
Джейн откинула простыни, выбралась из постели и настежь распахнула окна. Ее ладонь все еще была прижата ко рту, словно она не желала, чтобы малейшая частичка ее дыхания осталась в комнате.
Джей потянулся к жене, но не отважился дотронуться до нее. Страх перед болезнью был таким же сильным, как и его любовь к ней.
— Джейн! Куда ты?
— Мне постелют в новой оранжерее, — ответила она. — А ты будешь оставлять мне еду и воду у дверей. И не приближайся ко мне. Детей держи подальше. Мое грязное постельное белье сжигайте. И у двери зажгите свечи.
Он собрался обнять ее, но она повернула к нему лицо, полное такой ярости, что он отпрянул.
— Отойди от меня! — взвизгнула Джейн. — Ты что, думаешь, я буду рада, если и ты заболеешь? Ты думаешь, я позволю уничтожить наш дом, который мы так долго создавали?
— Нет, — заикаясь, пробормотал Джон. — Но, Джейн, я люблю тебя и хочу обнять…
— Если я выживу, тогда мы неделями будем сжимать друг друга в объятиях, — пообещала она, и лицо ее смягчилось. — Клянусь, Джон. Я люблю тебя. Но если я умираю, то не смей даже притрагиваться ко мне. Ты должен приказать заколотить гроб, даже не взглянув в ту сторону.
Джей в отчаянии помотал головой.
— Я этого не выдержу! Не может быть, чтобы это происходило с нами!
Джейн открыла дверь и позвала служанку.
— Салли, постели мне в оранжерее и отнеси туда всю мою одежду.
— Если я тоже заболею, я приду к тебе, — сказал Джей. — И мы будем снова вместе.
Она повернула к нему решительное лицо.
— Ты не заболеешь. Ты будешь жить, заботиться о малыше Джоне и о Фрэнсис, о деревьях и о саде. Даже если я умру, останется наш сын, носящий твое имя, останутся деревья и сады.
— Джейн…
Это был низкий рев раненого зверя, но она ни на минуту не смягчилась.
— Держи детей от меня подальше, — хрипло велела она. — Если ты меня хоть немного любишь.
