— Простыни-то едва замараны, — с подозрением пробормотала Гертруда.
Элизабет вспыхнула. Она прибегла к хитрости, запятнав постельное белье клубничным джемом. По традиции простыни новобрачных вывешивались на подоконник для проветривания, и все соседи, да и вся деревня могли удостовериться в том, что брак состоялся и отныне нерасторжим. Даже люди социального положения Элизабет и Джона были не в силах избежать публичного обозрения.
— Вполне достаточно, — возразила Элизабет.
— Ну ладно!
Гертруда опустилась на жесткий стул и осмотрела маленькую гостиную.
— По крайней мере, он обеспечил тебя. И пока продолжает обеспечивать, думаю, особо скучать без него ты не будешь. Ты столько лет прожила старой девой!
— Джон будет меня обеспечивать, и он вернется, — спокойно ответила Элизабет. — Он поехал в Теобальдс с какими-то новыми растениями для графа. Но я ожидаю его со дня на день.
— Тебе надо было выбирать фермера. — Гертруда ехидно хихикнула. — Уж лучше муж, который пачкает землей пол в гостиной, чем муж, который исчезает утром после свадьбы.
— Лучше быть женой человека в фаворе у самого графа Сесила, чем бабой, которая, кроме своей деревни, ничего не видит и не хочет знать! — выпалила Элизабет.
— Ты меня имеешь в виду, дерзкая девчонка? — Гертруда вскочила на ноги. — Я не позволю тебе оскорблять меня. Я пожалуюсь твоему отчиму, ты еще пожалеешь о своей наглости. Он придет после обеда и объяснит тебе, что мы думаем о нахальных старых девах, на которых сегодня женятся, а завтра бросают. Да тебе повезет, если этот Джон вообще здесь появится. Ты еще будешь молить прощение у моего порога, еще поплачешь и попросишься обратно! Даже не сомневаюсь!
Элизабет уверенно прошагала к двери и распахнула ее.
— Я больше не девчонка, дерзкая или еще какая, — заявила она. — И ни ты, ни отчим не имеете права мною командовать. Я не обязана тебя слушаться, а отчима — тем более. Мой отец так не обращался бы со мной!
— Легко говорить! — воскликнула Гертруда. — Его здесь нет, он не может тебе возразить!
— Он бы и не возражал, — ответила Элизабет. — Он был как я. Верный. Мы храним верность любимым людям. Не перелетаем от одного к другому, как пьяная пчела.
Гертруда не могла снести этого намека на четыре замужества. Она подскочила к дверям и зашипела:
— Ну что ж, спасибо тебе, миссис Традескант. Я-то буду дома сидеть у камина с мужем, буду наслаждаться хорошей компанией и отличным настроением. Мы выпьем и повеселимся. И я лягу в теплую постель с мужчиной, который меня обожает. Уверена, ты мечтаешь о том же.
Элизабет подождала, пока мать не отойдет подальше, и захлопнула дверь с грохотом, слышным по всей улице, подчеркивая демонстративное неповиновение. Наконец стало окончательно ясно: Гертруда уже не вернется, чтобы оставить за собой последнее слово. Тогда Элизабет упала на колени на коврик у камина, уткнулась лицом в пустое сиденье мужниного кресла и зарыдала, вспоминая Джона.
АВГУСТ 1607 ГОДА
Традескант не приезжал до конца лета, не посылал за женой из Теобальдса и ни разу не написал ей, что задерживается. Он был целиком и полностью поглощен пересадками и уходом за самыми красивыми садами и парками в Англии. Сначала все его внимание было направлено на перепланировку регулярного сада. Оказалось, что нескончаемые изгибы шпалер гораздо труднее содержать в подстриженном виде, чем прямые линии, а на участках, замкнутых самшитовыми шпалерами, лаванда разрастается слишком буйно. И теперь всю эту растительность нужно было подстригать, убирая синие веточки, которые появлялись где- нибудь совершенно некстати, нарушая рисунок. Но зато Сесил согласился с тем, что мягкость форм и лазурные колоски лаванды добавили красоты в геометрию сада, и позволил Традесканту сажать промеж шпалер и другие кустарники.
Потом в жаркую погоду в мраморном храме зазеленели купальни, пришлось их осушать, отскребать солью, выполаскивать начисто и снова наполнять. Затем созрел урожай на огороде: клубника, малина, крыжовник, персики и абрикосы. Лишь когда поспела смородина и у Джона появилось свободное от работы время, он взял лошадь и отправился пыльными проселками в Кент.
В карман он положил два каштана из шести купленных у купца, еще сильнее сверкающих от того, что он постоянно их полировал. Два каштана Джон посадил в большие горшки и поставил в тенистое место в саду; каждый день он наливал немного воды в тарелку под горшком, тем самым заставляя корни расти вниз. Еще два каштана садовник держал в сетке, подвешенной в сарае повыше от крыс, чтобы орехи ощутили жар лета на своих блестящих спинках, прежде чем он посадит их в осеннюю землю, когда сорняков уже не будет, но до первых заморозков. Два ореха Традескант держал в безопасной темноте собственного кармана, собираясь посадить их весной, чтобы они почувствовали свежее тепло воздуха и влажное обилие весенней почвы, необходимые для быстрого роста. К тому же пока было неизвестно, в какое время года следует сажать эти растения. Джон понимал, что надо хранить орехи в каменном ларце, в темноте и прохладе на полу мраморной купальни, но не мог противостоять желанию постоянно трогать их гладкие округлые формы, запрятанные в кармашке жилета. Дюжину раз на дню его пальцы пробирались в маленький кармашек и ласкали каштаны, подобно тому, как заботливая наседка переворачивает драгоценные яйца.
Взобравшись на лошадь, Джон тщательно застегнул все пуговицы.
— Несколько недель я пробуду со своей женой, — сообщил он помощнику садовника, который держал лошадь. — Можешь послать за мной, если я понадоблюсь. Если нет, то я вернусь домой в конце сентября.
Он даже не заметил, что назвал Теобальдс домом.
— Позаботься о том, чтобы ворота запирались, — наставлял Традескант помощника. — Траву выпалывай каждый день. Розы ни в коем случае не трогай, я приеду как раз вовремя и сам позабочусь о них. Можешь срезать те цветки, которые увянут, а лепестки отнести в кладовку, но не более.
На путь до Меофема Джон потратил два дня. Он наслаждался путешествием через сельскую местность Суррея — скошенные луга вновь зеленели после дождя, копны пшеницы торчали прямо в поле. Всадники, скачущие галопом, оставляли его позади, покрывая слепящими облаками пыли. Иногда Джон догонял большие повозки, привязывал лошадь сзади, а сам садился рядом с возницей, отдыхал от седла и попивал эль, которым его угощал возница.
По дорогам шло много людей. Ремесленники в поисках работы; сборщики урожая, заканчивающие сезон; сборщики яблок, как и Джон, направлявшиеся в Кент; цыгане; передвижная ярмарка; странствующий проповедник, готовый на любом перекрестке проповедовать Евангелие и которому для этого не нужны были ни церковь, ни епископы; коробейники, переваливающиеся с ноги на ногу под тяжестью своих коробов; пастушки, гонящие гусей на лондонские рынки; попрошайки, нищие и крепкие бродяги, таскавшиеся из прихода в приход; ругающиеся потные погонщики, ведущие быков и коров в Смитфилд.
Вечером на постоялом дворе Джон съел дежурное блюдо — обычный обед по твердой цене, как раз для путешественников без претензий. Но заплатил сверху за ночлег без соседей — не хотел появиться перед Элизабет, почесываясь от блох, подхваченных от другого человека.
За длинным обеденным столом в большой комнате постоялого двора обсуждали короля, который не мог договориться с парламентом, хотя правил страной уже четыре года. Почти все были на стороне Якова, обладавшего очарованием новизны и блеском королевской власти. Ну и что, что парламент жаловался на шотландских дворян, болтающихся при дворе, ну и что, что его величество бывал экстравагантен? Король Англии мог позволить себе немного богатства, слава богу! И кроме того, ему же приходилось содержать семью, пару принцев и принцесс. Ну как еще он мог жить — конечно, только в роскоши. Один из присутствующих пострадал от суда по делам опеки и утверждал, что король берет сирот под личную опеку и распределяет их наследство среди своих друзей, то есть любое состояние в стране находится в опасности. Однако эта история не вызвала особой симпатии. Жалобы были старыми, король новым, а новизна всегда
