Строительство форта почти прекратилось, хотя французы нуждались в нем как никогда.
— Они устали, и они голодны, — удовлетворенно изрек Бекингем. — Мы их пересидим.
Неделю новый барьер держался, а потом снова задул сильный ветер. Штормовое море разбросало десантные шлюпки в стороны и прорвалось через заграждение. На военном совете некоторые офицеры открыто выразили Традесканту свое презрение.
— Сожалею, — понуро отозвался Джон. — Но вы хотите заграждение практически в открытом море. Я могу восстановить его. Могу поставить шлюпки ближе к берегу и соединить их канатами. Матросы с корабля могут наблюдать за ними, и как только канат оборвется, они тут же его заменят. Но погода ухудшается, и я не могу придумать ничего такого, что противостояло бы осенним штормам.
Лицо Бекингема было серьезным.
— Флот короля прибудет в этом месяце, — сообщил он. — Его величество любит меня, и он мне торжественно обещал, что в сентябре пришлет флот. Также я просил подкинуть нам канаты, лес, боеприпасы, деньги и продовольствие. И еще три тысячи солдат. Когда флот будет здесь, мы возьмем замок и пойдем на Ла-Рошель. Как только мы окажемся на материке, наши проблемы закончатся.
Наступило короткое унылое затишье. Только Джон отважился озвучить то, о чем думали все.
— А если он задержится… — осторожно начал он. — Если король не найдет для флота средств…
Бекингем внимательно посмотрел на садовника, словно призывая его замолчать. Но тот упрямо продолжал:
— Простите меня, милорд, но если его величество затянет с подкреплением, то нам придется уйти.
— Вы боитесь, — заявил один из французов.
Прикрыв рот рукой, он прошептал что-то о садах и привычке к легкой жизни.
— Да, нам не хватает продовольствия и боеприпасов, — снова вступил Джон. — И солдатам платят только половину обещанных денег. Если бы им было куда бежать, они бы давно уже дезертировали. Мы не можем заставить их драться, если они постоянно хотят есть. Они не могут стрелять из своих мушкетов, если у них нет пороха. — Он взглянул на Бекингема поверх голов джентльменов, открыто смеявшихся над ним. — Простите, милорд. Но я все больше с простыми солдатами, знаю их мысли и знаю, что они голодают.
Взглянув на свой стол, где графин с красным вином светился рядом с блюдом бисквитов, Бекингем удивленно воскликнул:
— У нас недостаточно еды?
— Мы пока не умираем от истощения, но рационы урезаны, — доложил Джон. — Протестанты из Ла- Рошели посылают нам, что могут, однако несправедливо уничтожать их запасы. Они сами живут в окружении католических французских войск и не в силах постоянно снабжать нас продовольствием.
— Я пообщаюсь с французским командующим, — задумчиво пообещал Бекингем. — Он джентльмен. Возможно, мы придем к соглашению.
— Мы должны заморить их голодом и сбросить в море, — торопливо произнес Субиз. — Мы снимем осаду и разобьем их начисто!
— На следующий год, — добавил Традескант. — Когда вернемся с другим флотом.
Пакет писем для английских воинов благополучно добрался до адресатов. Писал король, писала Кейт, жена Бекингема, писала его мать, коварная старая графиня. Никто из них не отправил денег на продовольствие или зарплату солдатам, и не было никаких известий о том, что флот уже оснащен и готов поднять паруса. Плохие новости герцог держал при себе. Однако свидетели того, как он сунул послание от короля в свой вышитый жилет, не усомнились, что Карл писал о любви, а не об английском флоте, который прокладывает через штормовые моря путь из Портсмута и спешит на выручку возлюбленному другу короля.
Письмо от старой графини было зловещим. Она призывала сына отправиться домой и востребовать обратно свое положение при дворе, ведь никто не может так рисковать, надолго оставаясь вдали от Стюартов, которые славятся короткой памятью. Сам Бекингем в свое время вытеснил из сердца короля Якова предыдущего фаворита, Рочестера. По словам графини, король Карл уже попал под влияние новых советников. Уильям Лауд, нынешний епископ, обыкновенный краснолицый человечек, советовал королю на каждом шагу. По мнению графини, Бекингему следовало поторопиться домой, пока его совсем не забыли.
Карл уверял своего дорогого друга, что у него нет средств, но он прилагает все возможные усилия, пытаясь их раздобыть. Он не способен думать ни о чем другом, только о том, как достать деньги и снарядить флот. А старая графиня воспользовалась их с герцогом личным шифром и сообщила, что король недавно купил у герцога Мантуанского полную коллекцию картин за пятнадцать тысяч фунтов — сумму вполне достаточную, чтобы оснастить и послать целых два флота. Он не смог устоять, когда ему предложили такую выгодную цену, и теперь снова совершенно без средств. То есть разбазарил сумму, вдвое большую, чем нужно для флота, так что Бекингему нечего надеяться на помощь.
Герцог разорвал письмо матери и разбросал крошечные кусочки по корме «Триумфа».
— О Карл, — вздохнул он. — Как ты можешь так любить меня и в то же время так предавать?
Порыв ветра подхватил обрывки бумаги, и они закружилась в воздухе как снежинки. Бекингем суеверно взглянул на сентябрьское небо. На горизонте громоздились тяжелые облака; судя по всему, хорошая погода должна была вот-вот закончиться.
— Он такой милый, — пробормотал Бекингем, поплотнее заворачиваясь в плащ с капюшоном. — Самый милый из всех живущих, но самый вероломный друг и король, какой только возможен.
Герцог знал, что каждый раз, когда его имя упоминается при дворе, Карл думает о нем с любовью. Он знал, что по возвращении его ждет радушный прием от чистого сердца. Но он также знал, что коллекция картин, подобная собранию герцога Мантуанского, — соблазн, против которого не может устоять человек, с самого детства немедленно получавший все, что захочет. Карл рассуждал просто: он пока наскребет побольше денег у изнемогавших под бременем налогов жителей страны, а Бекингем, английский флот и полномасштабная война с Францией немного подождут. И Карл никогда бы не понял, что именно ему следует ограничивать свои желания. У короля не было никакого опыта самоотречения. При всей своей симпатичности, очаровании и обаянии в Карле имелся тот внутренний стержень чистейшего эгоизма, который ничто не могло сломать.
— Я должен победить и вернуться домой, — заключил герцог, — или меня бросят тут погибать.
Последние кусочки письма матери взлетели над палубой, упали в воду и унеслись прочь. Наблюдая, как они погружаются во вздымающуюся зеленую пучину, Бекингем понял, что смотрит в глаза собственному поражению и смерти, и осознал то, что прежде не приходило ему и в голову: его жизнь и волшебная карьера могут закончиться отчаянием.
Он снова взглянул на горизонт с темными слоями облаков. Ветер нес дождь к «Триумфу» и к цепочке английских шлюпок, выстроившихся на море в тонкий барьер между Сен-Мартеном и Ла-Рошелью.
— Я добьюсь победы и вернусь домой! — поклялся себе Бекингем. — Не для того я появился на свет и взлетел так высоко, чтобы сгинуть тут, в холодном море у берегов Франции. Я родился для высоких дел, гораздо более высоких, чем это. Я увижу, как Сен-Мартен сровняется с землей! А потом отправлюсь домой и получу эти пятнадцать тысяч фунтов, он отдаст их мне прямо в руки за все мои страдания. И я забуду, что вообще когда-то был здесь в нужде и страхе.
Он обернулся; в ярде от него стоял Традескант.
— Черт возьми, Джон! Ты меня напугал. Что ты здесь делаешь?
— Просто смотрю на вас, милорд.
Бекингем расхохотался.
— Ты что, боишься ножа убийцы на моем собственном корабле?
Джон покачал головой.
— Я опасался разочарования и отчаяния. Иногда друг может оградить и от них тоже.
Герцог обнял садовника за плечи и прижался лицом к мускулистой шее старшего товарища. От Традесканта уютно пахло домом, домотканой одеждой, чистым бельем и землей.
— Ты прав, — коротко сказал Бекингем. — Оставайся рядом, Джон.
