— Для тебя я — госпожа, запомни это, — повторила она.
— А я считаю, что больше не госпожа, — возразила Элиза. — Ты катишься по наклонной. И еще я думаю, что падать тебе осталось недолго.
С каменным лицом Элис резко развернула кобылу к внешним воротам замка и пришпорила ее. Когда она проезжала мимо стражи, солдаты, отдавая ей честь, вскинули копья на плечо, но Элис и головы не повернула. Спустившись к подножию холма, на котором стоял Каслтон, она снова пришпорила лошадь, обогнула скалу, подпирающую замок, и, только переехав через мост на другой берег, где начиналась пустошь, замедлила ход. Дул такой сильный ветер, что трудно было дышать. Она натянула поводья и оглянулась на замок, на его красивые, величественные серые стены, освещенные солнечными лучами. Элис смотрела на него так, будто хотела проглотить, сожрать вместе со всеми лордами и леди, дамами и слугами и всем остальным — только так она могла бы насытить свой голод.
Наконец она развернула лошадь и устремилась в глубь пустоши.
Элис не собиралась навещать хибарку Моры, она просто направила кобылку к западу от замка и ехала куда глаза глядят, без всякой цели. Травы были только предлогом, но когда живая изгородь по обеим сторонам дороги кончилась, а местность стала более дикой, Элис заметила на обочине небольшую кучку полевых цветов и остановила лошадь. Она спешилась и нарвала пучок, обернула его большими листьями конского щавеля и, ведя лошадь на поводу, пошла через широкое поле к реке, глядя под ноги и стараясь не пропустить в густых зарослях какую-нибудь полезную травку или цветок.
Река, как всегда в летнее время, обмелела, течение было слабым, вода лениво струилась вдоль каменных плит, неподвижно стояла в глубоких коричневых торфяных омутах, стекала в расщелины в речном русле, чтобы в нескольких ярдах ниже вскипеть ключами и бежать дальше узким, пересыхающим ручейком. От одного из омутов вылетел кулик-красноножка и чистым голоском завел долгую красивую песенку. Дальше вниз по течению была пещера, где Мора нашла свою могилу. Элис подумала, что тело знахарки уже давно высохло и гниет, полное червей и окруженное тучами мух. Она поежилась и сделала усилие, прогоняя неприятные мысли.
Она все брела вдоль берега и вела за собой лошадь, стараясь не пропустить лекарственные травы или места, откуда смотрели на нее веселенькими невинными личиками незаметные луговые цветы. Сладкий запах чабреца кружил голову, колокольчики под постоянным ветерком пустоши кивали головками. Маленькие темные соцветия пеннинских фиалок качались из стороны в сторону, когда их касались длинные юбки красного платья Элис. Вдали на склоне на длинных стебельках волновались заросли белых, розовато- лиловых и синих цветов лугового сердечника. Элис все шла, будто хотела оказаться подальше от замка, оставить позади свое одиночество, свою беду, свою единственную любовь, которая обернулась горечью, как только она попыталась извлечь из нее выгоду.
Лошадка покорно плелась за ней, а Элис уходила от замка, от Хьюго, от своих бесконечных честолюбивых желаний. Глазами она искала целебные травы, а сама пребывала в смятении, не зная, что делать дальше. Бог обманул ее ожидания, колдовство загнало ее в ловушку. Элис, так твердо шагающая по знакомым дорожкам, погибла. Теперь, впрочем как и всегда, она остро испытывала только одну жажду — выжить во что бы то ни стало. За этим чувством пряталось другое: давнее горе из-за потери матушки Хильдебранды. Эта острая боль не погасла в ней, даже когда руны оказались пусты и Элис снова стала незаметной, как и всякая другая, обыкновенная женщина. В этот ясный, солнечный день, когда высоко в небе вовсю заливались жаворонки, чибисы гнусавыми голосами вопрошали «чьи-вы, чьи-вы» и печально завывали кулики и кроншнепы, Элис пребывала в ином, собственном мире, где царили мрак, холод и беда.
Вдруг она резко остановилась — перед ней был глубокий омут, тот самый, что находился неподалеку от старой хижины Моры. Прикрыв глаза ладонью от яркого утреннего солнца, Элис посмотрела наверх, туда, где стояла хибарка. Вон она, и, кажется, совсем не изменилась. Сланцевая плитка, которой покрыта крыша, скоро совсем съедет вниз и будет беспорядочно валяться, единственное крошечное роговое оконце темно и подслеповато. Ни из окна, ни из двери не видно курящегося дымка. Элис подошла к дому и привязала лошадь к кусту боярышника, растущего возле огородной стенки и усыпанного бледными, чахлыми цветочками. Она подобрала юбку и протиснулась через узенькую овечью калитку. Овощные грядки Моры дали всходы, но успели зарасти густым сорняком. С минуту девушка смотрела на них, вспоминая, как много месяцев назад, осенью, их сажала. Казалось странным, что Мора уже мертва, и довольно давно, а на ее грядке все еще растет репа. Дверь в хижину была не заперта, маленький крючок всегда держал ее плохо, и теперь она свободно болталась и стучала от легкого ветерка. Элис догадалась, что, наверное, какие-нибудь самые храбрые мальчишки из Боуэса пробрались сюда, открыли дверь, заглянули внутрь и, задыхаясь от страха, бросились врассыпную. И больше к этой хижине никто не осмеливался приближаться.
— А я рискну, — вслух произнесла Элис.
Но осталась на месте, словно чего-то ждала.
Дверь заскрипела и хлопнула. Внутри что-то тихо зашуршало. Девушка подумала, что это, скорей всего, крысы, разжиревшие на Мориных запасах зерна и устроившие себе норы в тряпье ее постели. Элис все ждала у порога, словно хотела услышать раздраженный голос Моры, которая велит ей не валять дурака и побыстрей заходить в дом.
Шорох внутри прекратился. Элис все еще медлила, не решаясь толкнуть дверь и переступить через порог. Она уже сомневалась, стоит ли, как вдруг из дома донеслось отчетливое шевеление. Внутри кто-то был, кто-то двигался. Это было не шуршание крысы или какого-то другого маленького животного. Раздались шаги, там кто-то ходил медленно и тяжело.
Элис невольно отступила и протянула руку к поводьям лошади. Шаги в доме стихли. Девушка открыла рот, чтобы позвать того, кто в лачуге, но не смогла издать ни звука. Лошадь замотала головой и прижала уши, словно почуяв охвативший Элис страх и жутковатый, потусторонний запах смерти, исходивший из хижины.
Снова послышался шум, будто кто-то подтаскивал табуретку поближе к огню. Элис отчетливо представила Мору, с которой стекает речная вода, посиневшую от холода, с распухшей плотью, пропитавшейся влагой за много месяцев; вот спадает уровень реки, и она выбирается из пещеры, вся мокрая, бредет вверх по течению к своему дому, там придвигает табуретку к давно остывшему очагу и протягивает раскисшие от воды руки к пустой решетке. Влажный запах смерти, казалось, тянулся из щелей входной двери. Элис снова представила себе, как полусгнившее тело Моры, окончательно разложившись во время дороги домой, кусками отваливается от ее костей, как Мора в темноте поджидает Элис, ждет, когда же воспитанница явится к ней и откроет скрипучую дверь.
От ужаса Элис даже негромко вскрикнула. Мора там, в доме, да, она ждет ее, минута сведения счетов настала.
Девушка поняла: если сейчас она повернется и побежит, то за спиной раздадутся быстрые хлюпающие шаги и она почувствует, как ледяная рука ложится на плечо.
С испуганным возгласом Элис шагнула вперед и рывком распахнула дверь. И сразу самые худшие кошмары стали реальностью.
Ей вовсе не показалось, что она слышит шум.
Ей вовсе не показалось, что она слышит чьи-то шаги в доме.
В полумраке хижины, сгорбившись перед очагом, сидела закутанная в плащ женщина. Как только дверь со стуком открылась, ее спина распрямилась, женщина обернулась.
Стуча зубами от страха, Элис сдавленно крикнула. В темноте лица не было видно, оно было скрыто капюшоном. Вот она встала и медленно направилась к Элис, все ближе и ближе; вот подошла к порогу и переступила его, подставив лицо солнечным лучам. Элис закрыла глаза, не желая видеть мертвенно- бледную, посиневшую и распухшую плоть, вдыхать отвратительное зловоние трупа утопленницы.
Но нет, это не Мора. Эта женщина выше ростом, немолодое белое лицо изрезано морщинами — это морщины страданий. Из-под капюшона выбиваются густые седые волосы. Глаза серые. Протянутые к Элис руки с худыми пальцами покрыты старческими пятнами. Они крупно дрожат, как бывает при параличе.
— Прошу вас… — с трудом произнесла женщина. — Прошу вас…
— Кто ты такая? — грубо спросила Элис, все еще не оправившись от страха. — Я думала, это Мора! Кто ты такая? И что ты здесь делаешь?
— Простите меня, — робко промолвила женщина; от старости или перенесенных невзгод ее голос
