двухнедельной давности не слишком ему помог. Он поднялся, чтобы уходить, и махнул рукой Грею.
— Пожалуйста, пошлите кого-нибудь за мной в Майкл-хауз, если я смогу еще чем-то помочь Седрику, — сказал он Барвеллу. — И спасибо вам еще раз за рассказ о Жиле.
Барвелл снова улыбнулся и проводил гостей до двери. Он смотрел, как они идут по Бенет-стрит, и улыбка медленно сползала с его лица. Он поманил к себе студента и что-то прошептал ему на ухо. Через несколько секунд студент вышел из пансиона и торопливо зашагал к Милн- стрит, кутаясь в плащ от зимнего холода.
Бартоломью и Грей потеряли еще два часа, расспрашивая об Абиньи в городских тавернах. Им не удалось разузнать больше ничего, кроме того, что уже рассказал Барвелл, если не считать открытия, что привычки Абиньи, оказывается, хорошо известны горожанам.
Бартоломью уже готов был сдаться и отправиться спать, когда Грей в приступе бурной активности, заставившей его наставника задуматься, не он ли побывал в кладовке с лекарствами, предложил прогуляться до Трампингтона и заглянуть в «Смеющегося поросенка».
— Лучше всего зайти туда ночью, — сказал он. — Там будет больше народу, они успеют накачаться элем, и языки у них развяжутся.
И они отправились в Трампингтон. Хотя путь до селения составлял всего две мили, у Бартоломью было ощущение, будто он идет на край света. Пронзительный ветер хлестал прямо в лицо, пробивался сквозь одежду. Ночь стояла ясная, и они слышали хруст и потрескивание воды, замерзающей в колдобинах и лужах на дороге по мере того, как холодало все больше.
Когда показался «Смеющийся поросенок», Бартоломью вздохнул с облегчением. Через несколько минут они уже сидели в большом зале с белеными стенами, и перед каждым в большой кружке пенился эль. В таверне толпились люди, в очаге посреди комнаты потрескивал огонь, наполняя ее не только теплом, но и дымом. Пол был земляной: так поддерживать его в чистоте было легче, чем постоянно менять тростник.
Бартоломью в Трампингтоне хорошо знали, и несколько человек дружески кивнули ему. Он завязал разговор с румяным здоровяком, который весной ловил угрей, а все остальное время пас коров у Стэнмора. Тот немедленно принялся пересказывать слухи об исчезновении Филиппы. Бартоломью был обеспокоен, но не удивлен тем, что ее бегство стало предметом деревенских сплетен — вне всякого сомнения, не без участия компании конюхов Стэнмора, которые пытались догнать сбежавшего Абиньи.
Расслышав, о чем идет речь, к разговору присоединились еще несколько человек, включая и здешнюю служанку — ту самую, в которую Абиньи, по его уверениям, был влюблен летом. Девушка присела на краешек стола и поминутно бросала боязливые взгляды через плечо, чтобы хозяин не застукал ее за праздными посиделками.
— Как вы думаете, долго Жиль Абиньи изображал свою сестру? — небрежно спросил Бартоломью в одно из редких мгновений затишья.
Все разом загомонили, противореча друг другу. У каждого имелись на этот счет собственные соображения и теории. Но Бартоломью уже понял, что теориями все и ограничивается. Он перестал слушать и отхлебнул кислого эля.
— Жиль уже давно был какой-то странный, — шепнула служанка, оказавшаяся, как Абиньи и говорил, очень хорошенькой. Она взглянула на соседний стол, который обслуживал сам хозяин, и сделала вид, что вытирает стол рядом с Бартоломью. — В последний раз я его встретила в церкви в позапрошлую пятницу. Он прятался за колонной. Я решила, что он дурачится, и цапнула его сзади, а он так перепугался! Выскочил на улицу, и больше я его не видала.
В позапрошлую пятницу. Это было через три дня после того, как Филиппа заболела. Значит, Абиньи заменил ее не раньше пятницы.
— Вы не знаете, куда он убежал? — спросил Бартоломью.
Служанка покачала головой.
— Я побежала за ним, но не догнала.
Хозяин прикрикнул на нее, чтобы занялась другими посетителями, и девушка отошла. Бартоломью задумался над тем, что она рассказала: Абиньи прятался в церкви в Трампингтоне и был чем-то напуган.
Он попытался навести разговор на то, какие причины прятаться могли быть у Абиньи, но предположения звучали совершенно дико, и он понял, что серьезных фактов нет ни у кого. Бартоломью с Греем еще немного потолковали с местными и решили переночевать у Эдит. Быть может, завтра утром им больше повезет в поисках.
Когда Бартоломью проснулся, Грей был уже на ногах и любовался лошадьми в конюшне Стэнмора. Врач открыл ставни и стал смотреть на деревенскую церковь за аккуратными огородами. На паперти стоял гилбертинский каноник и беседовал с ранними пташками, которые пришли к заутрене. Светило бессильное зимнее солнце, его лучи искрились на инее, который укрыл все вокруг белым газовым покрывалом. Бартоломью полной грудью вдохнул чистый свежий воздух. Он понимал, почему Стэнмор не хотел жить в своем доме на Милн-стрит, рядом с вонючими рвами и канавами Кембриджа.
Он подошел к умывальному столику и сломал корочку льда в тазу с водой. Дрожа и ругаясь себе под нос, он поспешно умылся и побрился, после чего позаимствовал одну из чистых рубашек Стэнмора из стопки на полке в углу. Потом спустился в кухню, где пылал огонь, и вместе с Эдит, усевшись на скамейку, принялся обсуждать исчезновение Филиппы. Похоже, в «Поросенка» он мог и не ходить — его сестра все это время по крупицам выведывала, что известно ее соседям.
Она тоже разговаривала со служанкой из таверны, а еще расспросила каноника. Тот рассказал ей, что после появления Филиппы Абиньи зачастил в церковь. Вид у него был тревожный и взволнованный, а один раз он сильно испугался каноника, внезапно поднявшегося со своего места у алтаря, где он молился. Абиньи так побледнел, что добрый каноник искренне обеспокоился его здоровьем. Через день молодой человек пропал. Каноник предполагал, что Абиньи приходил сюда, пока Филиппа болела, а когда она выздоровела, вернулся в Майкл-хауз.
— Выходит, — подытожила Эдит, — Жиль мог появиться у нас в доме не раньше того дня, как у Филиппы спал жар, поскольку это был последний день, когда видели их обоих. Не понимаю, почему он просто не пришел к нам. Он ведь уже жил здесь прежде.
Бартоломью согласно кивнул.
— Конечно, — продолжала она, — поскольку никто из нас толком не видел Филиппу с того дня, как она пошла на поправку, нет никаких причин считать, что она была в комнате одна.
Бартоломью захлопал глазами.
— Как это? — спросил он.
— Не исключено, что, как только смерть перестала грозить Филиппе, брат через окно пробрался в комнату, чтобы быть с ней. Возможно, некоторое время в комнате жили два человека, а не один. Я еще подумала, что у нее волчий аппетит: она до крошки съедала все, что мы оставляли на подносе у двери, и мы приносили все большие и большие порции. Я думала, она так много ест из-за болезни или от скуки.
— Понимаешь, что это значит? — после недолгого молчания продолжала Эдит. — Это значит, что некоторое время он, скорее всего, ухаживал за ней сам, а потом она ушла, и он занял ее место. То есть ее похитили не тогда, когда она была совсем слаба, а после того, как она немного окрепла. Выходит, она сбежала по доброй воле.
Бартоломью не мог решить, хорошо это или плохо.
— Но зачем ее похищать? Почему она не осталась здесь? Для чего Абиньи понадобилось устраивать этот маскарад? И почему Филиппа и Жиль не захотели довериться нам и рассказать, что происходит?
Эдит похлопала его по руке.
