— Ну, так вот: она ошибается, — отрезал он. — Да и откуда ей об этом знать, если Уилсон ни разу не вышел из своей комнаты, чтобы с кем-то поговорить, а ваша тетка носу не кажет из аббатства?
Оливер ощерился и сплюнул на пол.
— Он приходил к ней, — сказал он.
— Уилсон навещал вашу тетку?
— Ну да! — Голос Оливера источал презрение. — Почти каждый день между повечерием и утреней.
— Посреди ночи? — опешил Бартоломью. — Уилсон навещал вашу тетку посреди ночи?
— Они были любовниками, — заявил Оливер, — хотя я никогда не понимал, что она нашла в этом жирном борове.
— Он ведь собирался принять сан, — недоуменно сказал Бартоломью, — дать обет безбрачия…
— Моя тетка уже дала такой обет, — коротко хохотнул Оливер, — и что?
Бартоломью воззрился на студента. Тот ответил ему злобным взглядом, и врач в который уже раз задался вопросом, чем он заслужил столь жгучую неприязнь. Больной, однако, быстро терял силы, и Бартоломью не хотелось еще более утомлять его расспросами. Он подошел посидеть с Джеромом — старик все еще сражался с недугом, демонстрируя силу духа, какой Бартоломью никогда в нем не подозревал. Костлявые пальцы Джерома обхватили его руку.
— Это я, — пробормотал он. — Я убил Монфише. Я заставил его выпить вина, хотя он говорил, что ему достаточно. Мы с Джослином заставили его выпить за здоровье мастера, и он умер. Его смерть на моей совести.
— Вы знали, что вино отравлено? — спросил Бартоломью.
Старик медленно покачал головой; в глазах у него стояли слезы.
— Нет, не знал. Но это не извиняет меня, — прошептал он.
Бартоломью поднялся.
— Я позову к вам отца Уильяма, — сказал он. — Он отпустит ваши грехи.
Его охватило внезапное желание бросить Майкл-хауз и Кембридж и уехать в Йорк или Линкольн, чтобы спокойно лечить людей, подальше от грязных университетских интриг и дрязг. Даже отец Джером, который, наверное, в своей жизни и мухи не обидел, оказался затянутым в эту липкую паутину и теперь умирает, считая себя виновным в преступлении, невольным соучастником которого он стал.
Бартоломью вышел из спальни коммонеров и вернулся обратно в кухню, все это время раздумывая над словами Оливера. Студент сказал, что Уилсон выходил из колледжа почти каждую ночь, чтобы наведаться к своей любовнице аббатисе. Это, конечно, объясняло, каким образом он заразился чумой, когда на глазах всех остальных заперся от внешнего мира. Бартоломью с Кинриком прошлой ночью ускользнули из колледжа незамеченными и точно так же вернулись, так почему Уилсон не мог сделать то же самое?
И все же в этом не было никакого смысла. Бартоломью уже установил, что Уилсон не был убийцей — ведь тело Августа появилось в конюшне уже после того, как мастера похоронили. Неужели Уилсон полагал, что убийца — Бартоломью? И затеял этот предсмертный разговор с ним в надежде, что он попадется в какую-то ловушку и выдаст себя? Но это тоже бессмысленно, ведь если Уилсон считал Бартоломью способным на столь тяжкий грех, как убийство, зачем тогда он назначил врача своим душеприказчиком? Почему не Майкла или Уильяма?
Бартоломью притулился у очага, потеснив Кинрика, чтобы места в тепле хватило обоим. Нельзя было рисковать и являться слишком рано — их могли заметить. Бартоломью дремал, пока Кинрик не объявил, что пора идти. Валлиец заставил хозяина переодеть белую рубаху и избавиться от плаща и мантии: в них карабкаться по стене было бы затруднительно. Оба облачились в шерстяные чулки и темные накидки, чтобы не замерзнуть. Удостоверившись, что они готовы к долгому ожиданию на узком подоконнике, Кинрик двинулся к выходу из колледжа.
Бартоломью только диву давался, как юркий валлиец умеет сливаться с тенями, и по сравнению с ним чувствовал себя нескладным и неуклюжим. Когда они добрались до пансиона Бенета, темнота была хоть глаз выколи, но Кинрик настоял на том, чтобы они постояли и осмотрелись, пока он не уверился, что все спокойно. Валлиец прошмыгнул по узкому проходу, словно кот, Бартоломью последовал его примеру так тихо, как мог. В прошлом этот закоулок вел прямо к заднему двору пансиона, но когда двор превратился в мусорную кучу, его перегородили стеной.
При строительстве стены использовались не самые лучшие материалы, и Бартоломью не составило большого труда отыскать опоры для рук и ног там, где известка искрошилась, и добраться до верха. Кинрик толкнул его обратно в тень, где они снова остановились и убедились, что двигаться дальше безопасно. Наконец слуга сделал знак, что можно спрыгнуть вниз, во двор. Бартоломью был привычен к неприятным запахам, но от вони, которая исходила от покрывавшей двор слизи, заслезились глаза даже у него. Кинрик быстро направился к ряду ощипанных кустов возле стены пансиона.
Бартоломью поскользнулся на чем-то и выругался себе под нос, едва не упав. Кинрик подхватил его под руку, и они затаились в звенящей тишине, пока не удостоверились, что никто их не слышал. Вскоре они добрались до кустов, где можно было не опасаться, что кто-нибудь заметит их из окна. Бартоломью едва удержался, чтобы не вскрикнуть от отвращения, когда его вытянутая рука наткнулась на гнилой кусок мяса, который кто-то туда выбросил.
Кинрик продирался сквозь кусты, пока они не добрались до плюща, который вился по стене дома. Плющ был старый и крепкий, и Бартоломью кивнул в знак того, что без труда сможет по нему взобраться. Они решили, что Бартоломью заберется на подоконник, а Кинрик останется сторожить на проходе от стены, чтобы вовремя предупредить, если доброжелательница все же заманила их в ловушку. В таком случае они смогут спастись бегством — взберутся по плющу и уйдут по крышам.
Бартоломью осторожно поставил ногу на стебель и начал подниматься. Сточный желоб, по всей видимости, располагался прямо наверху, поскольку плющ оказался предательски слизким, а в ветвях его попадались самые разнообразные отбросы. Бартоломью пытался не думать об этом и упорно продолжал подъем. Он посмотрел вниз, но Кинрика не увидел. Должно быть, слуга уже занял наблюдательную позицию в тени на вершине стены.
Из отверстия желоба донеслось негромкое пение. Только бы это не оказался поваренок, который выплеснет помои прямо ему на голову, взмолился Бартоломью. Он осторожно взобрался немного повыше, отметив, что язык у поющего заплетается, а сам он фальшивит. Должно быть, один из студентов, которому не по душе ранний отбой, прокрался в кладовку, чтобы угоститься вином и элем. Судя по голосу, его насторожил бы только удар грома, но не человек, осторожно взбирающийся по стене снаружи.
Бартоломью карабкался вверх, пока голова его не очутилась на уровне стрельчатых окон зала. На один жуткий миг ему показалось, что женщина обманула его, потому что он не видел ни одного окна с широким подоконником, на котором можно было бы стоять. Но потом он сообразил, что отклонился слишком далеко в сторону и нужно взять вправо. Эта задача оказалась куда сложнее, чем он ожидал, и ему пришлось спуститься вниз до кухонного желоба, прежде чем нашелся достаточно толстый стебель плюща, способный выдержать вес Мэттью.
Наконец Бартоломью увидел над головой подоконник, сумел уцепиться за него обеими руками и подтянуться. Ставни были плотно затворены, но из-под них пробивались тонюсенькие полосочки света, указывая на то, что там кто-то есть. Бартоломью едва не упал, когда стебель, за который он держался, неожиданно оборвался у него в руке. Он затаил дыхание, ожидая, что ставни вот-вот распахнутся и его укрытие будет обнаружено, но изнутри не доносилось ни звука, и мало-
