– Зовите уж меня Сирил, раз у нас общие секреты. Но только среди своих, когда взрослых нет поблизости.
– Конечно, Сирил.
– Ну и где она? Мэри?
– В маминой спальне. Мы думали так будет лучше. Вы будете как доктор.
Сирил увидел очертания тельца под простыней. На подушке – прядка светлых волос. Тричеру стало не хватать воздуха.
– Как же я могу ее обследовать, если я ее не вижу, а? – Сирил затаил дыхание и откинул простыню. Перед ним было свернувшееся калачиком детское тельце. Розовая кожа. Попка как сочный надрезанный персик, не вполне созревший и от этого аппетитный вдвойне.
– Не надо стесняться, Мэри, – прошептал Тричер. – Я пришел помочь тебе. Покажи мне, где болит.
Девочка повернулась к нему. Мэри выглядела старше, чем он ожидал. Грудки феи с розовыми сосочками вздрагивали при каждом вздохе.
Мэри переползла на самый край кровати и задрала ноги. Она как будто сошла с картинки тех коробочек с чулками, что покупала мать, когда Сирил был мальчиком. Это были первые женщины, которые возбудили его, как раз перед самым половым созреванием. На долю секунды Тричеру даже показалось, что он уловил дрожание нежного крыла бабочки. Игра света, должно быть. У Мэри были высокие скулы и почти железный острый подбородок. Глаза большие, карие. Как-то даже светятся. Мерцающий свет развращенной невинности.
– Вы разве не хотите потрогать ее? Поисследовать? – выдыхала Персефона мужчине в затылок. Сирил почти подошел к ребенку. Ее полные маленькие бедра раскрылись. Маленькие пальчики опустились на безволосый холмик и раздвинули щелку.
Ожившая мечта, алчущая девственность.
– Все нормально, – воодушевляла Пандора, – можете все делать. Можете делать с ней все, что хотите, совсем все. МЫ НИЧЕГО не скажем. – Детские руки обхватили его и потянули вниз застежку молнии брюк. Холодная ладошка высвободила то, что нужно.
Сирил Тричер воевал с разумом. Разум говорил ему: беги, не уходи, а беги. Разум кричал. Разум говорил, что это дорога к гибели. К позору. К тюрьме.
Но остановиться он уже не мог. Сирил ждал этого момента сорок два года. Мамочкины феи стали реальностью, они живые, они здесь и сейчас, и.
Или Тричер сейчас взорвется или воткнет. И он воткнул. И она поглотила его. Мужчина представлял себе, что будет идти туго. Что нужно будет давить, давить с силой, а он просто погрузился в ее горячее тело, погружался и погружался, пока даже яички… Сирил толкнул сильней, от отчаяния, вдруг все-таки начнет стискивать. Глаза закатились, он рыл носками ботинок ковер, напряг икры и бедра, но стискивать так и не начало. Мужчина чувствовал покалывание в нежном промежутке между мошонкой и анусом, в складках паха, там, где начинаются лобковые волосы.
Сирил Тричер широко раскрыл глаза.
Под ним лежала не девочка. Не человек даже. Оно состояло из сегментов, было прозрачно. Неодушевленно. Оно растянулось на кровати, свесив голову с края, и пенис Тричера, его мошонка, его половые органы были зажаты между кинжальными голыми остриями зубов, жутких зубов-иголок.
Без малейшего наслаждения он кончил в жуткое жерло.
Бусинки крови появились везде, где стеклянные зубы касались его тела. Похабная глотка работала – глотала его сперму.
Потом челюсти сомкнулись. Очень, очень медленно. Девочки все еще хихикали и махали с балкона на прощанье.
Оно сползало головой вниз по стеклу и бронзе стены.
Человеческое семя запустило новые железы. Тяга к спариванию прошла. У монстра уже накопилось достаточно жировых комплексов. Теперь Ему нужно гнездо, покой и боль. Голод по человеческому ужасу стал намного сильней. Теперь Оно питалось за двоих.
Глава 20
Клэр приподнялась. Ровно на столько, чтобы быть вровень с краем кровати. И открыла глаза. Ее персиковая пижама от братьев Ларош лежала аккуратно сложенная в ногах. Этой ночью у нее не было ни сил, ни желания ее надеть. Этой ночью. Этой ночью. Об этой ночи даже и думать не хотелось.
Простыня была в грязи. Вымазана, выпачкана. Надо идти в ванную.
Долгие годы один и тот же распорядок. Продолжительный горячий душ перед сном, короткий и холодный – с утра. Прошлым вечером она душ пропустила. После того как они в молчании доехали до дома, после того как Ролло ее.
Клэр никогда еще не чувствовала себя такой запачканной – снаружи и изнутри. Запачканной и выпотрошенной. Она помнила темный коридор, как выставляла локоть, опираясь на стену, чтобы не рухнуть и не заснуть там же, на полу. Клэр опиралась именно на локоть, оттого что это была единственная не вымазанная в грязи часть тела. Надо посмотреть обои: нет ли пятен грязи. Туфли, все в грязи, так там и остались. На ее костюме цвета шампанского, наверное, грязь и трава. В прихожей она упала на колени и, не вставая, осторожно вылезала из жакета. Клэр делала это как можно осторожнее, но мягкая ткань все же обжигала, соски побаливали. После безудержных страстей – ее и Ролло. Как, вообще, могла Клэр получать удовольствие от того, что она там делала? Самый истый мазохист содрогнулся бы.
И лифчик. Наверное, валяется где-нибудь на полу. Да это уж и не лифчик теперь, одни лохмотья да лямки – вроде сбруи, которую надевают полицейские под цивильную одежду. Женщина встала на ноги, и брюки свалились вниз. Еще бы! Она их придерживала руками, когда входила. Расстегнутый пояс несколько раз шлепал ее, когда она там. А трусики-бикини? Так и лежат там в мокрой траве, чтобы кто-нибудь нашел и посмеялся. И грязно пошутил.
Надо вымыться. Когда Клэр будет чистой, у нее появятся и силы, и воля. Еще нужен пакет для мусора, и
